"Николай Прокудин. Сибирская трагедия" - читать интересную книгу автора

туда же. Я признался в милиции, что беглый из ссылки. А документ, не какого
ни будь убитого, а брата моего родного, но умершего. Что со мной делать? Не
везти же к месту ссылки - в Нарым! Тут своих каторжных мест вполне
достаточно. Определили нас в Осинники на рудник. Повезло! Это была шахта,
огороженная колючей проволокой, а рядом избушки, да землянки. Я копал
уголек, старался неистово, чтобы не отправили на далекий Север. Но сколько
не старайся, а все едино: то одного, то другого увозят в лагеря.
Жили в вечном страхе, что придут ночью и арестуют. В тридцать четвертом
годе убили этого Кирова, и нас лишенцев согнали и отправили к самой шахте
под охрану НКВД. Надо было каждый день отмечаться в комендатуре. Вырыли
новую землянку, обосновались. Вначале родилась дочка, потом сын, третьим был
ты, сынок. Если помнишь, еще один младшенький родился после тебя, но умер в
войну. А тот, что родился между тобой и сестрой - Фома, умер в тридцать
седьмом.
Так вот, наступил тридцать седьмой год - ужасный год. Вышки поставили в
углах забора и колючая проволока в два ряда. Народ отовсюду. Назывались мы
"Сибулагцами". Сибирское управление лагерей. Так до пятьдесят пятого года и
отмечались. Синяя фуфайка, синяя фуражка, синие брюки. (Только в пятьдесят
пятом году получил впервые паспорт на основании справки "форма N 281" о
снятии со спецучета).
Тем временем началось что-то страшное. Милиция и чекисты свирепствуют
без меры! Врываются в землянки в любое время суток. Могли придти среди ночи,
всех поднять, допросить, перевернуть и раскидать пожитки. Ты уже начал
ходить, но во время ночных проверок остудился и обезножил, ходить вновь
принялся только через полгода, весной. А Фома умер от воспаления легких....
Сколько людей похватали, сослали, расстреляли, сгноили в тюрьмах и лагерях,
просто жуть....
- Да, да, знаю. Генералы, ученые, партийные руководители, по истории
изучаем! - попытался
вставить сын словечко.
- Не болтай ерунды! Какие на хрен генералы! То, что расстреляли этих
Тухачевских, Блюхеров,
Бухариных и Рыковых, так им и надо! Это была их собачья власть! Они ее
породили, она их и убила! Сколько энти большевики по России кровушки
народной пролили, ведрами не перечерпать. Я говорю о простых мужиках:
крестьянах, рабочих, шахтерах! - рассердился отец. - Миллионы безвестных
канули в небытие. Выдернули как сорную траву, растоптали сталинскими
сапожищами. Тараканище усатое!
Шахтерил я знатно, стал "Стахановцем", вкалывал до изнеможения, иначе
не умею. По началу сам корячился на этих передовиков. Все на рекорды идут.
"Стахановцев" развелось, не продохнуть. Но им мог стать только вольный, а не
"лишенец" как мы. Объявит какой-нибудь партейный, "иду на рекорд", а нас
пять-шесть поднадзорных ему дадут крепеж таскать, стойки ставить. Он --
передовик, а мы - никто. За смену, сколько нарубит, все ему пишут. Рекорд!
Решил я сам стать "ударником", сила есть, сноровку приобрел к тому времени.
Дело пошло хорошо. Твоя мать стала откатчицей работать, тягала волокушу с
углем из забоя по штрекам к вагонеткам, а я такелажничал, стойки рубил.
Накайлишь уголька, вылезешь из шахты, помоешься и в барак. Рабочий день
двенадцать часов, без выходных и отпусков. И никуда не выйти. Опоздал на
десять минут, и после третьего гудка в шахту не пустят. Прогул! Получи пять