"В.Прокофьев. Мирон и Черт и многие другие " - читать интересную книгу автора

мужик здоровенный, и то про святых угодников вспомнил да стрекача задал. А
ежели на твоем месте интеллигент какой-нибудь или офицерша - обморок.
Карманы обчищены, никакого насилия, и рассказывать стыдно. Ведь стыдно?
Ты-то утаил от Наташи про скелет...
Соколов снова рассмеялся.
Калитин чувствовал себя неважно. Мирон прав - конечно, струхнул.
Хорошо, в обморок не грохнулся. Ну погоди, он этих негодяев подстережет,
забудут о скелете, свои бы кости унесли...
- Слушай, а почему он светится?
- Дай-ка письмо!
Мирон разорвал конверт. Влага испортила текст, написанный фиолетовыми
чернилами. Они расплылись причудливыми озерцами, и понять можно было только,
что "у племянницы все благополучно", поклоны шлют... Подпись хоть и не
расплылась, но ее не разобрать.
Соколов и не старался прочесть смытые строки. Придвинув к себе
керосиновую лампу, он осторожно стал нагревать письмо над стеклом.
- Говоришь, почему скелет светился? А вот глянь сюда - была чистая
бумага, а теперь?
Между расплывшихся фиолетовых строк появился ряд букв.
- Твой скелет натерли фосфором, вот он и светится в темноте. А эти
буквы написаны или молоком, или двууглекислым свинцом. Нагреешь, они и
проступают наружу. Вот и весь фокус.
Через минуту короткая депеша была расшифрована: "Приезжаю среду
Глебов".
Мирон сжег письмо, отошел к окну. Дождь кончился, но ветер противно
подвывал сквозь щели неплотно закрытых ставней.
- Наташа, если не прогонишь, эту ночь я у вас, а завтра найду новую
квартиру. Тебе, Евграф, завтра с утра бежать к Голубкову. Передашь, что в
среду приедет Глебов, надо встретить и проследить, не привез ли он за собой
хвост. Если чисто, то свези его на квартиру к Лебедеву. И я приду туда. А
вообще, Евграф, не нравится мне это письмо. Глебов-то представитель ЦК, о
его приезде письмом не сообщают, да и шифр устарел. Как бы тут какой
жандармской мышеловки не оказалось.
Не спалось.
То ли с непривычки на новом месте, а может быть, не улеглось еще
возбуждение от пережитого.
Соколов давно заметил за собой не то, чтобы пристрастие, а так, скорее,
привычку пофилософствовать. Про себя, конечно, Днем времени для
душеспасительных размышлений просто нет. А вот ночами... Не часто, но иногда
и выдается часок-другой, когда не спится, когда Мирон, партийный транспортер
и заведующий транспортно-техническим бюро ЦК РСДРП в городе Смоленске, снова
становится просто Василием Соколовым. И просто человеком, у которого нет
жены, дома и которому скоро уже тридцать. Если бы его в такие минуты
кто-нибудь очень-очень близкий спросил о личной жизни, то он, наверное, не
знал бы, что и ответить.
Хотя ведь и у него было детство. Тяжелое, голодное, озорное. Там, в
далекой отсюда Костроме, и по сей день стоит казарма городской пожарной
команды. Отец, отставной николаевский солдат, служил на пожарном дворе, но
почему-то величал себя "ундрцер корпуса жандармов". Отца он видел мало, а
вот его голубой мундир с серебряными галунами мать любила надевать на