"В.Прокофьев. Мирон и Черт и многие другие " - читать интересную книгу авторамужик здоровенный, и то про святых угодников вспомнил да стрекача задал. А
ежели на твоем месте интеллигент какой-нибудь или офицерша - обморок. Карманы обчищены, никакого насилия, и рассказывать стыдно. Ведь стыдно? Ты-то утаил от Наташи про скелет... Соколов снова рассмеялся. Калитин чувствовал себя неважно. Мирон прав - конечно, струхнул. Хорошо, в обморок не грохнулся. Ну погоди, он этих негодяев подстережет, забудут о скелете, свои бы кости унесли... - Слушай, а почему он светится? - Дай-ка письмо! Мирон разорвал конверт. Влага испортила текст, написанный фиолетовыми чернилами. Они расплылись причудливыми озерцами, и понять можно было только, что "у племянницы все благополучно", поклоны шлют... Подпись хоть и не расплылась, но ее не разобрать. Соколов и не старался прочесть смытые строки. Придвинув к себе керосиновую лампу, он осторожно стал нагревать письмо над стеклом. - Говоришь, почему скелет светился? А вот глянь сюда - была чистая бумага, а теперь? Между расплывшихся фиолетовых строк появился ряд букв. - Твой скелет натерли фосфором, вот он и светится в темноте. А эти буквы написаны или молоком, или двууглекислым свинцом. Нагреешь, они и проступают наружу. Вот и весь фокус. Через минуту короткая депеша была расшифрована: "Приезжаю среду Глебов". Мирон сжег письмо, отошел к окну. Дождь кончился, но ветер противно - Наташа, если не прогонишь, эту ночь я у вас, а завтра найду новую квартиру. Тебе, Евграф, завтра с утра бежать к Голубкову. Передашь, что в среду приедет Глебов, надо встретить и проследить, не привез ли он за собой хвост. Если чисто, то свези его на квартиру к Лебедеву. И я приду туда. А вообще, Евграф, не нравится мне это письмо. Глебов-то представитель ЦК, о его приезде письмом не сообщают, да и шифр устарел. Как бы тут какой жандармской мышеловки не оказалось. Не спалось. То ли с непривычки на новом месте, а может быть, не улеглось еще возбуждение от пережитого. Соколов давно заметил за собой не то, чтобы пристрастие, а так, скорее, привычку пофилософствовать. Про себя, конечно, Днем времени для душеспасительных размышлений просто нет. А вот ночами... Не часто, но иногда и выдается часок-другой, когда не спится, когда Мирон, партийный транспортер и заведующий транспортно-техническим бюро ЦК РСДРП в городе Смоленске, снова становится просто Василием Соколовым. И просто человеком, у которого нет жены, дома и которому скоро уже тридцать. Если бы его в такие минуты кто-нибудь очень-очень близкий спросил о личной жизни, то он, наверное, не знал бы, что и ответить. Хотя ведь и у него было детство. Тяжелое, голодное, озорное. Там, в далекой отсюда Костроме, и по сей день стоит казарма городской пожарной команды. Отец, отставной николаевский солдат, служил на пожарном дворе, но почему-то величал себя "ундрцер корпуса жандармов". Отца он видел мало, а вот его голубой мундир с серебряными галунами мать любила надевать на |
|
|