"Анатолий Приставкин. Вагончик мой дальний (Повесть)" - читать интересную книгу автора

не хочет бежать? Я бы и сам побежал, но...
- Что "но"?
- Я не ты... Я так не умею!
За баней в кустах что-то зашуршало. Мы оба, по ту и другую стороны
двери, замерли, прислушиваясь. Подумалось: не Глотыч ли подслушивает? Он
мужик дошлый, по ночам, как мы заметили, часто не спит, а бродит по двору,
следит, чтоб не сперли чего. А мы у него хоть под замком, но тоже часть его
добра: деньги-то уплачены. А
Шабан, тот вообще считает, что хозяин оттого не спит, что каждую ночь
монеты перепрятывает.
Костик под дверями для маскировки снова просвистел свое: "Фью-фью..."
- Свистунам сегодня выходной, - оборвал я. - Ты куда пропал?
- Я не пропал, - шепотом произнес он. - Тут в траве собака шмыгает...
- Собаку-то мы прикормили, - сказал нетерпеливо я. - Ты письмо давай! -
И приник ухом к двери, чтобы не пропустить ни одного слова.
Костя помолчал, собираясь с мыслями. Но, возможно, еще озирался, не
веря, что он в безопасности. Была летняя ночь, как мы могли наблюдать в
щели, звездная, однако черная, без месяца и без огней.
Деревня спала. Лишь где-то на окраине взбрехивала собака. А я еще раз с
удивлением прикинул, как это Костик, если подумать, совершил невозможное: из
сотни домов разыскал дом Глотыча, а потом его баню...
Ему бы разведчиком на войне с таким нюхом!
- И долго будем молчать? - спросил я, напрягаясь.
- Да не молчу я, - прошептал он. - Слушаю. В избе что-то... Или
кажется... Не пойму...
- Тогда скорей говори!
- Ладно, слушай, - сказал он. - Значит, она так пишет: "Дорогой
Тоша! Милый мой, хороший... Спасибо за твои такие удивительные слова,
за все, что ты мне написал. Я тоже боюсь, что, может, больше не увидимся,
потому что эшелон могут отправить, когда захотят... Хоть завтра. А пока мы
стоим тут - значит, мы рядом и у нас есть надежда.
И хоть я пропела тебе про "тройку" и увидела, что ты сразу понял, но
бежать не могу, потому что не могу бросить Шурочку, без которой мне жизни,
как теперь и без тебя, нет. Я ее не брошу, чтобы ты знал, никогда. Я ей и
сестра и мать. А без меня она пропадет. Вот такая моя судьба, что я
разрываюсь на части... И без тебя не могу, и без нее тоже. До свидания, мой
любимый, пиши. Я верю, что мы встретимся, как бы ни повернулась судьба. Твоя
Зоя".
В этот раз я не перебивал Костика. Слушал, прислонясь к косяку двери, у
щели, и вдруг, сам не знаю почему, заплакал.
Я давно не плакал. Последний раз - когда маму хоронили. Но я был тогда,
как чурка деревянная, как замороженный... Даже слез не было.
И когда обмывали тело, а пьяненькие дядьки поднимали его на грузовичок,
который тихо, без музыки довез нас до поселкового кладбища.
Но это было так давно, не знаю, когда. Был осенний день, шел дождь, а
яма на кладбище была глубокой красной от глины, которая прилипала к ботинкам
и осыпалась под ногами. Незнакомые тетки сморкались в платки и велели мне
бросить на мамку землю. И тут я ничего еще не испытал, только остались в
памяти глухой звук земли, упавшей на крышку гроба, да торопливый звон лопат.
А вот переломилось во мне, лишь когда вернулся домой и почувствовал острую