"Анатолий Игнатьевич Приставкин. Золотой палач (журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

можно ведь и словчить, уколоть кого-то из ее соседей. Но слева от нее сидел
мальчишка, такой кроха, что за стулом затылка не видать, он для дела не
годился. А справа - старушенция, облысевшая и немощная, она и без меня скоро
отдаст Богу душу. Хотя, окажись она на месте девчонки, колоть ее тоже было
бы жалко, но не так, меньше...
"А себя не жалко? - спросил я почти вслух. Даже разозлился. - Вот и
давай, готовься сделать дело..."
Я глаза закрыл, чтобы девчонку не видеть, а когда открыл, было уже
темно и начался фильм. Сперва я плохо понимал, что творится там, на экране.
Но постепенно расчухал, что актрисуля одна, вся из себя расфуфыренная, сынка
встретила, но никак его не узнает, что это ее сын, и они от этого ужас как
переживают. Даже смешно. Я-то свою мать вообще не знаю. Как рассказывали
люди, пришла к чужому порогу, положила сверточек и с ним записку, что
мальчика, мол, зовут Александр Гуляев. И с приветом, мамаша, гуляй от нас
подальше. Я бы для тебя спицу не пожалел, окажись ты здесь...
Тут я спохватился и быстренько извлек спицу, чтобы потом времени не
терять. И к руке приспособил. Одна сторона была замотана тряпочкой, чтобы не
выскользнула. Прикинул, что если эту под спину кольнуть, то низковато
получается. А вот над спиной, если в шею... да прям между косичек...
Так чего же я медлю, спросил я себя. Уж кино к концу, там все
виноватого ищут. Но я и так догадался, кто в картине виноват. Эта красивая
бабеха бросила в детстве кучерявого, как меня когда-то бросили, оттого он и
злится. Интересно, а мог бы он со зла воткнуть в свою мамочку спицу?
Теперь я крепко сжимал спицу в кулаке, но руку опустил, чтобы не
блеснула. Так и Пузырь сделал, прежде чем колоть. Чуть приподнявшись, увидел
две косички, торчащие врозь. Если прицелиться между ними, как раз попаду в
шею. А шейка у нее белая, тоненькая-претоненькая. А вдруг девица возьмет и
завизжит? От них, даже таких дохлых, визгу столько, что любую картину
переголосят!
Я на всякий случай осмотрелся и понял, что бежать отсюда будет не
просто: полряда протолкаться нужно, пока в проход попадешь. Да шагов
тридцать к дверям, да наружу. Но отступать-то некуда. Значит, надо воткнуть
так, чтобы не пикнула. Пацан слева вообще не поймет, а старушенция не
заметит. Очки блестят, видно прям, как ей картина нравится. И тут на экране
кучерявый стал про таких, как его мать, речь произносить. Какие они, значит,
сучки, что бросают своих детей... Поплакали, поцеловали - и прощай,
голубчик, живи как знаешь... А лучше бы ты умер... От слов кучерявого я даже
оторопел слегка. И спицу опустил. Ведь это как про меня говорилось. Может,
таких красивых слов я бы не смог найти, но знал: на экране все по правде.
Никто в этом зале не смог бы меня понять, если кому рассказать, как меня на
чужой порог бросили. А тут как про мою жизнь показали. До того похоже, что
дыханье перехватило и в башке все перемешалось... Особенно когда он ей:
"Матушка, мама, мама!" С ума можно сойти... А она ему: "Гриша, мой Гриша!.."
Я даже забыл, где и зачем сижу. А когда пришел в себя, уже горел в зале
свет и не было ни девчонки с косичками, ни спицы в руке. Попытался шарить по
полу, да мне чуть руки не отдавили. Под чужими ногами разве что отыщешь! Да
она и в щель могла провалиться...
Возвращался как потерянный. Девчонку потерял и оружие бесценное тоже.
Никогда ведь не вспоминал и не жалел, а тут поддался словам красивой
женщины, которая на экране обнимала кучерявого. Будто меня обнимала. А на