"Михаил Пришвин. Дневники 1914-1917 г.г. " - читать интересную книгу автора

во имя самой общественности.

Я очень хорошо понимаю Мережковского и лиц его окружения в совете.
Понимаю мучительное состояние верующего или страстно желающего верить и в то
же время проповедовать в обществе воистину мертвых (и мертвые

18

восстанут, но когда!). Мережковский пытался уже испробовать организацию
секций, в которых могли бы собираться более активные люди, подбирал
молодежь, но эти секции [лишь только] говорили о Боге, а действия все равно
никакого не было, почему? оставляю вопрос до будущего. Но вот настал
подходящий случай - дело Бейлиса: вот где, казалось бы, можно высказать <1
нрзб.>. Ожидали, что общество [временно] будет закрыто, но демонстрации не
вышло, был до смешного жалкий вечер, где Ветхий завет перепутался с делом
Киева, какая-то смесь, винегрет из киевской черешни и ветхозаветной
смоковницы. А в это самое время Розанов и писал свои наиболее возмущающие
общество статьи.

Конечно, виноват во всем Розанов, с ним работать нельзя, нужно
отделаться. Совет ценою собственного существования поставил вопрос об
исключении: если Розанова не исключат, Совет уйдет.

- Розанов тогда может быть здесь первый человек! - сказал Мережковский.

А в это время как раз кто-то крикнул:

- Это у вас от лукавого!

[Возможно], да, но не совсем, я вполне понимаю Мережковского, его
душевное состояние и сломанные стулья. Возмущаются просто фактом исключения,
но это не просто исключение, это должно быть созидание чего-то похожего на
секту. Ведь Мережковский этим отсекает любимейшее существо, Розанова,
который сам удивлялся: "За что он меня любит!" Розанов для Мережковского не
просто облик Розанова, а "всемирно-гениальный писатель", какой-то предтеча
Антихриста, земля, Пан и мало ли, мало ли что. От всего этого нечистого он
теперь отсекается, а члены Религиозно-философского общества возмущаются
чисто по-обывательски. Мережковский вообще совершенно не способен быть в
жизни, он не человек быта, плоти и крови. Я никогда не забуду одного его
спора с социал-демократическим рабочим. В ответ на поставленный ему вопрос о
необходимости в человеке сознания своего собственного бессмертия рабочий
говорил:

19

- Накормите меня.

Тогда Мережковский, возмущенный грубостью ответа, вдруг неистово
закричал: -Падаль, падаль!