"М.М.Пришвин, В.Д.Пришвина. Мы с тобой. Дневник любви" - читать интересную книгу автора

"Пепко" есть свидетельство, что Мамин -- настоя-щий поэт, независимый
от внешних условий.
21 января. Не верь, что свободен от ненужно-го чувства, если даже
обнажится дно души: это времен-ное, а душа снова наполнится. Сегодня впервые
только начало показываться равнодушие -- и вот это начало есть начало конца
и начало обычной сво-боды.
Только вижу по этому примеру, как же мало взял я у жизни для себя, как
дал этому чернильному червю насквозь иссосать свою душу.
Это была женщина не воображаемая, не на бумаге, а живая,
душевно-грациозная, и я понял, что настоя-щиесчастливые люди живут для
этого, а не для книг, как я; что для этого стоит жить и что о нас говорят
потому, что мы себя отдали, а о тех молчат, потому что они жили счастливо: о
счастье молчат.
И вот захотелось с этого мрачнонасиженного трона сбежать.
Как прыжок косули в лесу -- прыгнет, и не опо-мнишься, а в глазу это
остается, и потом вспоминаешь до того отчетливо, что взять в руки карандаш и
нарисо-вать. Так вот пребывание этой женщины в моей комна-те: ничего от нее
как женщины не осталось,-- это был прыжок... Но как счастливы те, кто не
пишет, кто этим живет".

В этот день впервые появляется в дневнике одумка: "А и вполне возможно,
что это был соблазн, что это путь не к себе, а от себя".
Это запись о привычной "свободе", которую писатель считает высшим
благом и от которой, однако, его тянет, как с трона, сбежать...

"22 января. Вчера была вторая встреча с новой сотрудницей. Валерия
Дмитриевна. Фамилии не знаю".

Вот и вся запись обо мне. Я же записываю в этот день так: "Во время
моей болезни М. М. звонил мне, выражая сочувствие, и непре-менно просил
прийти. Шла я с двойным чув-ством -- отталкивания и надежды. Надо
при-знаться -- неприятно было, что в больших пустоватых комнатах будут
заметно-уродливы мои забинтованные ватой ноги.
М. М. собирался с сыном на охоту. Это был новый для меня человек:
несколько растерян-ный, неряшливо одетый, добродушный, весь открытый.
Усадил, рассказывал про охоту, на-пал на любимую тему о "родственном
внима-нии", потом вдруг по-детски застыдился и бес-помощно вскинул глазами.
-- Вот мы вас летом к своей компании... будем жить в палатке, научим
охотиться, прав-да, Аксюша?
-- Конечно,-- ответила сияющая Аксю-ша,-- только вот как Павловна
посмотрит?
-- Да, это верно,-- помрачнел М. М.,-- что делать-то? -- обратился он к
сыну-охотнику.
-- Присоединим по дороге,-- ответил сын, скупой на слова. И они уехали.
Я осталась одна с машинкой и рукописями. Аксюша принесла мне
почтительно на подносе чай, но на этом церемония окончилась: она уселась
рядом, и я должна была выслушать ее историю. Она родственница Павловны, жила
в деревне, в большой нужде, теперь выписана к М. М., когда тот задумал жить
отдельно от семьи в Москве. И вот она за ним "ходит".
-- За ним как за малым ребенком: у него все открыто для людей -- и