"Джон Бойнтон Пристли. Герой-чудотворец" - читать интересную книгу автора

долю несварения желудка: он наспех съел плотный ленч и пропустил несколько
рюмок, непростительно глупо забыв взять в дорогу таблетки бикарбоната.
Другая часть мук была результатом его темперамента: он почти всегда
находился в состоянии беспокойства. Сейчас же, помимо всего, существовали
и дополнительные обстоятельства, над которыми он раздумывал. Начать с
того, что ему был не по душе тон, каким утром с ним говорил редактор
"Дейли трибюн" Шаклворс. Ему не нравилась и поездка, цель которой
сводилась к тому, чтобы узнать, что можно сделать из истории этого
Стоунли. Он не был репортером, собирающим информацию и берущим интервью,
он был даже не "спецкорреспондент", хотя в свое время он прошел эти
ступени. Он был Хэл Кинни, чье тонкое чутье журналиста и широкие связи
сделали его одним из виднейших людей Флит-стрит [улица Лондона, на которой
расположены редакции крупнейших газет]. Совершенно трезво он считал себя в
"Трибюн" лицом более важным, чем редактор. Редакторы приходят и уходят, и
читатели их не знают, да и знать не хотят. Исчезни завтра Шаклворс,
говорил себе Кинни, и ни один читатель "Трибюн" или "Санди курир" не
узнает об этом и не пожалеет. Если же "Санди курир" начнет выходить без
еженедельной статьи Хэла Кинни ("Следующая статья - через неделю", -
сообщала газета), если его имя исчезнет) со страниц "Трибюн", произойдет
скандал, как убедились в этом год назад, когда он заболел. Владелец газеты
знал Кинни лучше, чем Шаклворса, платил ему лучше и больше уделял
внимания. Почему же в это утро Шаклворс говорил с ним так резко и холодно?
И зачем его выпроводили в эту мерзкую деревню Средней Англии, словно он
был обычный их репортеришка, охотящийся за преступлениями и несчастными
случаями? С другой стороны, если из обычного сообщения о самоубийстве
ослепленного глупого парня, если из истории этого Стоунли можно было
сделать "Наказ родителям", "Мораль для нации", тогда именно он был
человеком, который должен был писать эту "гвоздевую статью", тогда это
дело было его делом. Но он одинаково хорошо мог бы написать эту статью и в
городе. Они могли бы послать туда журналиста помельче, и тот привез бы
недостающие детали.
Кто лучше его, главнокомандующего "гвоздями", знал, что газета
нуждается в "гвоздевой" статье? Вот уже несколько недель он не получает
нужного материала. Возможно, то, что его послали, было просто шагом
отчаяния: нельзя было рисковать единственно значительной темой, послав
туда кого-нибудь другого. Это объясняло, но не успокаивало, он не мог
забыть ни тона Шаклворса, ни его взгляда. Он подозревал интриги, в которых
редакция "Дейли трибюн" недостатка не испытывала. Однажды в одной из своих
наиболее пространных статей он назвал сотрудников газеты "счастливым
братством" и раздарил громадные словесные букеты всем своим коллегам. Но у
вето-то самого иллюзий на этот счет не было. Может быть, в эту самую
секунду кто-нибудь из них жал на все рычаги и кнопки, чтобы выжить его.
Самому Шаклворсу нельзя верить ни на грош.
Кинни всю жизнь мучился сомнениями и неуверенностью. Только на
страницах газет он чувствовал себя свободным, здесь он мог развернуться и
проявить такую уверенность, какой не было ни у кого ни в чем. Ни в одной
его корреспонденции или "гвоздевой" статье не проскальзывало и тени
сомнения. Ни один оркестр, наяривающий в "фортиссимо", не звучал так
уверенно, как был уверен Кинни. Более того, будучи известным читателям в
течение нескольких лет как "Хэл", он играл его роль и старался быть им и в