"Джон Бойнтон Пристли. Герой-чудотворец" - читать интересную книгу автора

жизни. Он был крупный и полный с седеющими густыми волосами, суровыми
бровями, полными румяными щеками, настойчивый, сердечный, нагловатый,
компанейский, счастливо воплощая в себе качества обаятельного мужчины.
Внимательный наблюдатель, несомненно, заметил бы беспокойного Гарольда
Кинни, выглядывающего из-за золоченой вывески Хэла Кинни. Что-то не то
было в его глазах, в линии рта, в движениях и даже в голосе, когда он не
был начеку. Спрятанный человек был до жалости неуверенным и страдал от
того, что у него не было той волевой непоколебимости, какая была у
журналиста на работе. Он терялся и был не уверен в жизни и в смерти, в
том, что происходит в мире и в его стране, в своем собственном положении,
хотя именно это считалось его коньком. Злая ирония давно пропитала всю его
жизнь. Ополчаясь на циников и пессимистов, он в своих статьях призывал к
Любви и Дружбе, у него же друзей не было, а любовь ему принесла лишь
страдания. После нескольких не особенно приятных историй - подобные
истории, взятые даже из романов, шокировали его, когда он был не один - он
полюбил девушку с томными глазами и бледным лицом, которая была на
восемнадцать лет моложе его. Девушка поставляла в "Санди курир" светские
новости к сплетни. Он женился на ней и увез ее из комнаты, служившей
одновременно спальней и гостиной, от жизни, в которой надо было цепляться
за каждый грош, и сделал королевой прекрасной квартиры на Найтсбридж
[фешенебельная улица Лондона]. Год он был счастлив, но однажды вечером
после пустяковой ссоры, именно пустяковой, она посмотрела на него
холодными глазами. После этого странного взгляда все переменилось. Это
случилось два года назад. Никогда потом он не мог быть с ней откровенным
до конца, не мог прочесть ей только что написанную статью. Ее словно
подменили. И этот другой человек видел его насквозь. Он все время думал,
что она в кого-то влюбилась и тайно изменяла ему, но у него не было ни
одного доказательства, ни одного факта, чтобы бросить его в ее холодное
лицо, от которого он чувствовал себя ничтожеством и от которого можно было
сойти с ума - столько в нем было тонкой уничтожающей иронии. Жизнь стала
невыносимой. Может быть, вот сейчас, когда он тащится в провинцию, как
рядовой репортер, она виснет у кого-нибудь на шее и смеется вместе с ним
над тем, как они дурачат его. Его жена, его, Хэла Кинни, жена! Но он
ничего не мог поделать и ровно ничего не знал. Он как дурак бродил в
потемках.
И Кинни повез с собой в Среднюю Англию утроенное чувство растерянности
и беспокойства, вызванных тоном Шаклворса, историей Стоунли, из которой
следовало выжать все, что будет возможным, мыслями о предполагаемых
похождениях жены во время его отсутствия. Естественным результатом такого
состояния явилось то, что после трехчасовой поездки наедине с собой он
сошел с поезда более чем когда-либо Хэлом Кинни, - крутым и суровым Хэлом,
готовым показать всем и каждому, что значит быть голосом гигантской "Дейли
трибюн", титанической "Санди курир". Неуклюже покачиваясь, к Кинни подошел
носильщик - бесцветное существо с водянистыми глазами, обвисшими клочьями
усов и скошенным небритым подбородком. Секунду или две Кинни рассматривал
его. Стоило ему написать об этом безвестном работяге полколонки, и о нем
заговорила бы половина Англии. Он мог бы сделать из него национального
героя, самодовольно подумал Кинни, наполняясь сознанием все большей и
большей силы.
- Машину, - коротко приказал он и сунул носильщику чемодан.