"Джон Бойнтон Пристли. Затемнение в Грэтли (Авт.сб. "Затемнение в Грэтли")" - читать интересную книгу автора

явно неглупа, знает всех в городе и, наверное, двенадцать часов в сутки
занимается болтовней, уже составилось, вероятно, мнение обо мне как о
неумелом лгуне и, что гораздо хуже, как о человеке, которого окружает
какая-то тайна. Слышал ли кто-нибудь из пассажиров наш разговор? Оба
военных все еще были поглощены чтением. Краснощекий, погрузившись в
забытье, легонько посвистывал носом. Но, оглянувшись на моего смуглого
соседа слева, я заметил, как в этот самый миг он прикрыл тяжелым желтым
веком свой словно плавающий в масле правый глаз. Значит, он подслушивал!
Возможно, что это и не имело никакого значения, но от этого неудачное
начало не становилось удачнее. Я подумал, что, если так пойдет и дальше,
то к концу недели я, пожалуй, буду шествовать по главной улице Грэтли,
нацепив фальшивую бороду и плакат, возвещающий, что я послан
контрразведкой. Ай да Нейлэнд! Нечего сказать, хороша работа!
Я сделал вид, что засыпаю, и примерно через полчаса заметил, как
многозначительно переглядываются дама с длинной шеей и мой сосед слева,
жирный иностранец. Его лица я, конечно, не мог видеть, так как все еще
притворялся спящим, но выражение ее лица убедило меня, что эти двое хорошо
знакомы друг с другом, что они, вероятно, по приезде где-нибудь
встретятся, но не хотят, чтобы об этом знали другие. И между ними была,
конечно, не любовная связь - не так она на него смотрела, - а скорее всего
какие-то деловые отношения. "Черный рынок? Да, скорее это, чем что-либо по
моей части", - подумал я, но все-таки решил, что на первой же неделе по
приезде в Грэтли воспользуюсь приглашением этой дамы. Наш поезд с грохотом
подкатил к Грэтли. Вокзал здесь, насколько мне удалось разглядеть,
маленький, жалкий, как во многих небольших заводских городах Англии. Я с
трудом нашел дорогу к выходу, так как вокруг была тьма кромешная. Ненавижу
затемнение! Это одна из ошибок нынешней войны. Какая-то в этом
боязливость, растерянность, что-то от мюнхенских настроений. Будь моя
воля, я бы рискнул ждать до того момента, когда бомбардировщики уже над
головой, только бы не выносить ежевечернюю тоску затемненных улиц и слепых
стен. В затемнении есть что-то унизительное. Не следовало допускать, чтобы
эти выродки с черной душой погрузили полмира в черную тьму. Это с нашей
стороны как бы некоторая уступка, как бы признание их могущества. Я так и
слышу хихиканье этих бесноватых, радующихся, что мы бродим ощупью в
темноте, как они того желали. Мы создаем в окружающем нас мире мрак под
стать мраку их гнусных душ. Говорю вам: я ненавижу затемнение! А такого
жуткого затемнения, как в Грэтли, я нигде еще не видал. Вокзал был словно
весь окутан одеялами цвета индиго. Выйдя на привокзальную площадь, вы
проваливались куда-то в невидимую бездну.
Три автомобиля (в один из них, как мне показалось, села дама с длинной
шеей) отъехали, грохоча, - должно быть, переезжали мост, - и стало тихо.
На станции не было ни единого такси. Я еще из Лондона заказал на день-два
номер в гостинице "Ягненок и шест" на Маркет-стрит, и сейчас мне
предстояло ее разыскивать в этом непроглядном мраке. Я вернулся обратно в
зал и поймал носильщика, который, объясняя мне дорогу, все указывал
куда-то вдаль, как будто мы с ним в июльский день любовались
Неаполитанским заливом. Стараясь запомнить его указания, я поплелся пешком
в город, таща свой тяжелый саквояж. Земля была покрыта снегом, но даже он
казался черным. Воздух был сырой и холодный, чувствовалось, что скоро
опять пойдет снег. Я дважды сбивался с пути, плутал по каким-то глухим