"Владимир Сергеевич Прибытков. Тверской гость " - читать интересную книгу автора

Александрович пекся о мире и тишине на Руси. Истинно говорю, ото своея
выгоды отрекался, за Русь православную, за правду поруганную вставая,
ополчаясь на изменников и агарян* нечестивых. Как брату, московскому князю
помогал. А ныне в сердце моем смятение. Печалуюсь кончине великой княгини
московской, ибо зрю в том злой умысел ворогов наших, хотящих тебя с Иваном
поссорить... - Епископ умолк, прямо глядя на Михаила. У того дергалась щека.
Геннадий прямо высказал то, о чем думали и что боялись сказать другие.
______________
* Агаряне - древнерусское название всех не христиан, "неверных".

Озноб берет, как представишь московскую рать под стенами Твери.
- С Иваном крест целован! - отрывисто сказал Жито.
Михаил посмотрел на него пустыми глазами и снова повернулся к епископу.
- Горе той земле, где брат на брата встает! - тихо продолжал
Геннадий. - Грех лить кровь единоверцев своих. Уповаю на милость господню,
что просветит разум московского князя, ибо не может Иван забыть - за спиной
у него Казань. А дани казанцам Москва не платит..
Михаил перевел дыхание. В словах епископа было не только утешение, но и
угроза Москве
Но Геннадий знал, что каждое слово его будет передано в Московский
кремль, и потому смиренно продолжил:
- Какими ж слезами восплачем, коли татарские мурзы в московских
святынях капища учинят, русских людей в полон погонят? Как при Тохтамыше, в
крови и пепле умоемся! Веру на поругание отдадим!
Жито завистливо покосился на епископа. Умен и вельми красно речи вести
может. Что возразишь? Как будто и правильно говорит, хотя ясно, куда гнет:
учит с татарвой сговариваться.
- И еще на то уповаю, - сказал епископ, - что злые наветы и умыслы
разобьются о сердце Ивана, бо не попустит руку на своего брата поднять,
размирье со внуком литовца учинить на радость новгородцам.
И здесь недвусмысленно пригрозил епископ Москве, теперь уже и Литвою и
строптивым Новгородом. Но и здесь ни в чем нельзя Геннадия обвинить было.
Великая княгиня улыбнулась, приоткрыв чувственный рот, когда епископ
помянул о Литве, но тотчас постаралась сделать приличное часу постное лицо,
потупила выпуклые голубые глаза на пышную грудь.
Бояре зашевелились. Михаил откинулся на спинку трона, щеки его
порозовели.
- Будь в надеже, государь! - брякнул Жито, привыкший более орудовать
саблей и мечом, чем языком. - Стеной станем, коли придется.
Выговорил, и сам понял, что не то сказал. А епископ тотчас кинул:
- Пустая речь, боярин. Кому грозишь? Недругам на руку слова твои! Не о
рати, а о мире помышлять надо!
Жито побагровел, на шее от гнева вздулись толстые вены. Вон как его во
враги Москвы записали! Он что-то прохрипел, но Михаил уже не слушал боярина.
Думный дьяк разложил бумагу и перья, приготовился писать грамоту в
Москву с соболезнованием князю Ивану.
Пока выводили титулы, обдумывали осторожные фразы, Жито лишь утирал
пот. Косой взгляд Михаила, переменчивого, как погода, нерешительного и
оттого способного под чужим влиянием круто менять гнев на милость,
встревожил боярина.