"Тим Пауэрс. На странных волнах" - читать интересную книгу автора

доводилось слышать. С грамматикой они были явно не в ладу, но следовало
признать - по степени непристойности, богохульства и изобретательности
оскорблений пираты выжимали максимум из доступных им языков.
Он невольно улыбнулся и вдруг сообразил, что вся эта многоязычная и в
общем-то добродушная ругань сильно напоминает то, что он привык слышать в
тавернах Амстердама и Марселя, Брайтона и Венеции. В его памяти они
слились в единый образ портовых кабаков, где они с отцом, бывало, грелись
у жаркого огня, потягивая вино и обмениваясь новостями с другими
путешественниками. Временами юному Шанданьяку казалось, что их марионетки
- компания аристократов, путешествующих в сопровождении двух слуг-людей. И
вот теперь, семь лет спустя, Шанданьяк вдруг понял, что куклы, пожалуй,
были не такими уж и плохими хозяевами. Правда, плата была нерегулярной, но
ведь великие дни кукольных театров уже закончились к 1690 году, году
рождения Шанданьяка, когда правители Германии отменили наконец свой
десятилетний запрет на исполнение пьес живыми актерами. И все же временами
наступали и благословенные дни, когда деньги буквально шли им в руки, и
тогда сытные обеды и теплые постели казались куда как приятнее в сравнении
с предыдущими месяцами холодных комнат и пропущенных завтраков.
Пират, посыпавший палубу песком, закончил свою работу, но, проходя
мимо грот-мачты, неожиданно поскользнулся и чуть не упал. Он с вызовом
огляделся - не смеется ли кто над ним, потом высыпал остатки песка на
скользкое пятно и ушел. Не на крови ли Чаворта тот поскользнулся, подумал
Шанданьяк. И ему припомнилась ночь в Нанте, когда его отец попытался
обороняться ножом против банды бродяг, поджидавших их за винной лавкой.
Франсуа Шанданьяк тогда как раз был при деньгах, но ему было уже под
шестьдесят и он не питал никаких надежд на будущее. И вот вместо того,
чтобы отдать деньги, как он благоразумно поступал раньше, когда их пару
раз так же грабили, он вынул нож, которым вырезал кукол для новых
представлений...
Шанданьяк облокотился о так и не выстрелившую пушку и только теперь
позволил себе почувствовать удовлетворение от того, как пригревает солнце
спину, как по всему телу от рома разливается приятная истома и что он цел
и невредим.
Нож выбили сразу, точным ударом башмака, а потом были кулаки, зубы,
колени, пинки, и когда бандиты наконец удалились, пересчитывая серебро в
туго набитом кошельке и шумно радуясь богатой добыче, им наверняка
казалось, что они оставили лежать пару трупов.
В последующие годы Шанданьяк иногда жалел, что это оказалось не так:
ни отец, ни он сам полностью не оправились после той ночи.
В конце концов они все же добрались до своего номера в гостинице. Отец
потерял передние зубы и левый глаз. Сам Джон долгое время не владел
парализованной правой рукой, по которой прошелся чей-то каблук. Целый
месяц он опирался при ходьбе на трость и лишь через год перестал мочиться
кровью. Поврежденная рука, пусть даже потом он и научился ею пользоваться
в полной мере, послужила поводом, чтобы навсегда оставить кочевой образ
жизни. Ему удалось выклянчить у дальнего родственника в Англии деньги на
проезд и согласие поселить его в своем доме, и к двадцати двум годам он
нашел себе место бухгалтера в текстильной фирме.
Отец же, здоровье которого все ухудшалось, в одиночку продолжал давать
кукольные представления еще пару лет, пока не умер в Брюсселе зимой 1714