"Александр Потемкин. Я " - читать интересную книгу автора

бить, на никчемные уроки время тратить". Он ушел, не сказав больше ни слова.
"Хорошо, - подумал я, - надо обживать сарай". Тут необходимо отметить: мне
было всего одиннадцать лет, по документам - тринадцать, но по жизненному
опыту - все восемнадцать. Обычное явление: дети-сироты взрослеют рано.
Поэтому для начала я деловито осмотрелся. Никакого света в сарае не было -
ни керосиновой лампы, ни свечей. В середине мая темнело около девяти вечера.
"Значит, - решил я, - совсем скоро наступит полная темнота". Я заторопился
найти мешок с овсом. Для этого много времени не понадобилось: за мотыгой,
облепленной свежей грязью, стоял заштопанный рыбачьей леской мешок. Влажный,
прелый, смешанный с зернами других злаков овес вначале есть не хотелось.
Впрочем, некоторое время спустя я как-то машинально, сперва медленно, как бы
даже нехотя стал выбирать лучшие зерна; несколько из них взял на зуб. Потом,
увлекшись, принялся искать зерна уже более старательно, очень скоро наполнил
ими карман и энергично заработал челюстями. Не хочу вспоминать вкусовые
ощущения, но скажу, что в том возрасте я ел практически все сырое, неспелое,
и никакого особого пристрастия к еде у меня не было. Мой желудок
перерабатывал все: от горьких лесных каштанов, сахарной свеклы, кислых диких
яблок, сырых картофельных клубней, перепелиных яиц до обжаренных на костре
черных дроздов, которых всю позднюю осень и зиму я отстреливал из рогатки.
Единственным лакомством, которое я себе позволял, были капустные кочерыжки.
Я забирался на колхозное поле уже на закате, когда красное солнце назойливым
пламенем лезет в глаза, искал небольшие головки капусты, тщательно счищал с
них широкие листы до самых кочерыжек и, смакуя, долго грыз их, прощаясь с
огромным красным диском. Когда наступала полная темнота и есть мне уже не
хотелось, я возвращался на пустеющие улицы Путивля. Одинокий образ жизни
приучил меня к темноте: в ней я чувствовал себя более безопасно. А когда с
улиц исчезали последние полуночники, я, шагая совершенно один по ночному
городу, начинал чувствовать себя абсолютным хозяином жизни. Так хотелось
быть один на один с собой и владеть этим пустынным, до боли моим миром!..
Первую ночь в сарае я спал без сновидений. Лишь изредка просыпался, когда в
нос лезла солома. Наутро мужик был еще мрачней, чем в предыдущий вечер. Он
лишь крикнул мне: "Вставай, рыжий пес!" - как-то вяло махнул рукой -
дескать, поспешай за мной, - и пошел на выход. Пришлось торопиться. Тут со
мной произошло невероятное событие: волкодавы, еще вчера готовые завалить
ограду, чтобы разорвать нас с прапорщиком в клочья, как-то очень дружелюбно
подбежали и, прижимаясь к моему худому детскому телу, пошли рядом. Один пес
даже лизнул мне руку! Это был первый поцелуй в моей жизни. Я не поверил! Но
собака лизнула еще раз. Я ошалел от радости! Другой пес носом пытался
достать мое лицо. Так, ласкаясь, они довели меня до свинарника. Каким-то еще
не совсем понятным символом показалась мне эта трогательная история. Мне
хотелось поделиться с кем-то своей радостью: впервые в жизни меня
обласкали - пусть не человек, собаки! Но никакого собеседника поблизости не
было, и я вдруг почувствовал, что уже не ищу его: он был мне совершенно не
нужен. Я стал получать удовольствие от диалога между недокормленным
малолеткой Василием Карамановым и умудренным опытом собственного Я
существом, ищущим свой нечеловеческий статус и при этом всем своим внешним
видом похожим на человека. Если вначале к этому внутреннему диалогу я
относился как к забаве, чудачеству, то очень скоро беседы одного и другого Я
стали для меня внутренней необходимостью. Разве может представить себе такое
обычный человек: беседовать всю жизнь исключительно с самим собой? Каждый