"Александр Потемкин. Я " - читать интересную книгу автора

научился не принимать близко к сердцу оскорбления, поэтому той же медленной
походкой шел дальше. У вахты мне навстречу вышел прапорщик. Так, ничего
особенного, обычный человек: злое выражение пьяного лица, бледные,
невыразительные глаза, тяжелые, опухшие от водки кулаки. Козырек фуражки был
задран к макушке - казалось, она вот-вот свалится; вместо сапог - спортивная
обувь; на пальцах плотно сидели медные перстни. "Спать будешь на сене в
сарае, - ультимативно заявил он. - Запрещено обращаться к хозяевам с
просьбами. Они ни слова не должны слышать о твоем состоянии: мучает ли голод
или жажда, страшно ли, устал ли работать, мечтаешь ли о свободе. Все эти
мысли оставь в своей рыжей башке. Ты меня, надеюсь, понял? - Тут он шлепнул
меня по затылку. - Все вопросы только через меня! Услышу хоть одну жалобу
или руководство сделает мне по твоей вине замечание - мигом исчезнешь в яме
с гашеной известью. Весной тут этих ям пруд пруди. Пшел! Поспешай! Меня уже
Нюрка ждет, а тут тебя доставить надо. Тьфу!" "Какие они все похожие! -
подумалось тогда мне. - Меняются только лица, фигуры и звания, а речь - одна
на всех. Как будто они вызубрили текст какого-то неизвестного автора. Ой, не
хочу его читать! Не дай бог, заставят вызубрить!" Я еле поспевал за быстро
шагающим военным в гражданской обуви. "Так торопит, что даже забыл про мою
вечернюю овсянку. Правда, жидкую, на воде, но все же теплую! - мелькнуло у
меня в голове. - Впрочем, может, хозяюшка накормит". Никакого опыта общения
с женщинами у меня не было. Лишь пьющая тетка да несколько школьных
учительниц. В Путивле это были еще молодые барышни, которые стеснялись
приближать к себе таких уличных бродяг, каким был Василий Караманов. Да я и
сам не стремился общаться с ними. Какая в десятилетнем возрасте связь с
женщинами! Учителями!.. Очень скоро я убедился, что ошибался и насчет ужина,
и насчет моих хозяев. Нет, не так устроена жизнь этих людей. Когда мы
поравнялись с густыми зарослями шиповника, я услышал остервенелый лай собак.
Тут же кто-то басом прогорланил: "Мол-чать!" Минуту спустя бас повторил свое
требование. Собаки перестали лаять, переходя на сдавленное рычание. Так
злобно рычат лишь кавказские волкодавы, - у них при этом даже зубы стучат.
Насколько помню, я к этому времени не очень боялся собак: они травили меня
не раз в родном городе. Но месть моя - отчаянного живодера - была уже в
прошлом. Сквозь кустарник я различил мощные тела животных. Собаки
буйствовали у металлической ограды, но их остервенелость пугала лишь
прапорщика. Он то и дело стонал: "Эй, хозяин, угомони псов". Тут из-за
ограды вышел пожилой мужик. Во всяком случае, он таким мне тогда казался.
"Ну что, паршивец, привел пацана? Чего такого сухоребрика? Сможет ли он по
двенадцать часов работать? У меня не детский дом отдыха! Попробую пару
деньков, если толку от него никакого не будет - заменишь. Завтра к Пантюхову
с жалобой пойду, что доходягу прислал. Разве этот малолетка - работник?
Возьми-ка самогон, вояка вшивый, и проваливай. Тебя, небось, Нюрка
дожидается. А ты, штрафник, - обратился он ко мне, - иди за мной". Мужик
отвел меня в сарай, показал на сено и направился к выходу. "А где еда, вода,
туалет?" - бросил я ему вслед. "Ты это что, рыжий, в санаторий прибыл, в
пионерский лагерь? Когда я за советскую власть воевал, мы мышей ели. Голод
был! Вон в углу мешок овса стоит. Зубы у тебя молодые, протрут. И что ты за
арестант, если про туалет спрашиваешь? Выйди за сарай! Места тут много". -
"А собаки?" - спросил я. "Собаки, собаки! Привыкнете друг к другу. Завтра я
подниму тебя в семь утра. Пойдешь свиней кормить. Потом огород прополоть
надо, в поле выйти. Работы будет много. Это лучше, чем за оградой баклуши