"Александр Потемкин. Я " - читать интересную книгу автора

болезненной настойчивостью я стал искать в себе черты характера и
особенности сознания, которые фундаментально отличали бы меня от
представителей человеческого рода. Но воспаленный разум ничего, кроме
стремления к мщению, не выдавал. "Как так, - возмущался я, - эту женщину я
представлял матерью, не только своей, но всех колонистов, а она из той же
породы пантюховых!"
Тут собака лизнула кисть, словно понимая мое состояние. Я пришел в
себя, поднял ведра, полные воды, и понес в свинарник. От места моей работы
до дома, в который вошла училка, было никак не больше пятидесяти детских
шагов. "К кому же она направилась? - подумал я. - К мужику, что ли? Кто
вообще живет в этом доме? Как выглядит мой хозяин? Кому принадлежит этот
рубленый домина?" Я почему-то решил, что мрачный мужик был смотрителем этого
захолустного поместья: видимо, его суровость, жадность, необщительность
убедили меня в этом. Чтобы твердо знать, кто в усадьбе хозяин, а кто гость,
я решил, дождавшись темноты, взглянуть в окна деревянного дома. Шел девятый
час вечера. Я внес в свинарник воду, разлил ее по корытам, вышел в тамбур,
или, на недригайловском сленге, в стайню, и улегся на зерно. Ячмень
покусывал тело, словно струйки воды в душевой комнате детской колонии. Мне
это нравилось. Желая продлить удовольствие, я то и дело переворачивался,
сбрасывая прилипшие к телу зерна, чтобы затем вновь и вновь чувствовать их
колкие прикосновения. Хотелось говорить, говорить много. Разговор с самим
собой строился по принципу разделения собственного Я . Именно в те годы я
понял, что размышлять и говорить с самим собой - это два совершенно разных
занятия. Каждое из них было настолько самостоятельным и оригинальным, что
нуждалось и в своем времени, и в особенном внутреннем состоянии. До полной
темноты оставался час; меня этот срок для беседы с собой устраивал. При этом
глазом и ухом я следил за тропинкой от дома до калитки усадьбы.
Высказываемые мысли, свои и чужие, выглядели наивными, но были глубоко
искренними. Что серьезного можно было ожидать от размышлений
одиннадцатилетнего подростка, случайно прочитавшего всего лишь две книжицы -
"Моделирование обуви: кожа в руках художника" Костаняна и "Перелетные птицы"
Маргариты Ги? Впрочем, надо сказать, что книги эти я нашел случайно в куче
бумаги, которую натащили сверстники, чтобы выполнить школьный план по сбору
макулатуры. Но почему я выбрал именно эти книги? Я всегда был без обуви, -
не буквально босой, но ходил в развалившихся ботинках с мусорки, которые к
тому же были на несколько размеров больше, чем нужно. Нередко башмаки,
составляющие пару, были разного фасона и цвета. Как я уже говорил, рогатка
для меня была инструментом добывания хлеба насущного. Дрозды, дикие голуби,
перепелки являлись предметом моей постоянной охоты. Если в первой книге я
искал решение, как достойно обуть себя, то во второй - как эффективней
увеличить трофеи, чтобы наполнить свой и теткин желудки. Бедность и
непрекращающаяся борьба за выживание помогали мне развивать защитные функции
организма, учили мириться с недоеданием, одиночеством, холодом, искать все
новые способы обеспечивать себя всем необходимым. "А помнишь, - спросил я
себя, - как в долгих скитаниях по Путивлю ты по лицам и повадкам выбирал
мужчин, которые подошли бы к образу отца? Тогда тебе представлялось, что он
вовсе не расстрелян, а затаился, чтобы подсмотреть за твоей жизнью,
поведением, способностью выживать в безотцовщине. Казалось, что он вот-вот
появится, обнимет, накупит одежды, сладостей - и начнется новая жизнь. Ты
даже пару раз приглядел себе возможных отцов, но дело дальше не пошло. Ты не