"Александр Поповский. Во имя человека" - читать интересную книгу автора

оставленное в эпоху Перикла, вновь возродилось при Бурбонах. Вмешательство
хирурга стало менее опасно, и к нему начали все чаще прибегать. Легкость, с
какой стала возможна операция, настроила врачей на легкомысленный лад,
случаи ампутации множились. Практика выжидания была решительно изгнана из
клиники. Благодетельное средство, таким образом, не снизило, а повысило
смертность среди больных. "Неприятельское оружие, - сказал Людовик, - менее
опасно для французских солдат, чем ножи полевых хирургов".
Началось отрезвление - и новый поворот к принципу сберегательности.
Перелом был настолько решителен, что Пирогов, который в Кавказской
войне высказывался за немедленное удаление поврежденной конечности, семь лет
спустя, во время Крымской войны, говорил, что "ранняя ампутация принадлежит
к самым убийственным операциям хирурга".
Принцип сберегательности снова взял верх, чтобы не уступать своих
позиций. Сложнейшая аппаратура современной науки, рентгеновские лучи и
биохимические лаборатории охраняют больного от поспешных решений врача.
Арсенал этих средств непрерывно растет, и не видно предела его дальнейшим
успехам. Тем более странно, как могли современники Вишневского об этом
забыть, не увидеть в блокаде новое сберегательное средство. Из ста
восьмидесяти случаев спонтанной гангрены сто семьдесят семь были блоком
предупреждены; в ста случаях из ста непроходимость кишечника, возникающая на
почве спазмы, и отек мозга, как результат тяжелого ранения, проходят без
вмешательства ножа. Пятьдесят процентов больных аппендицитом выписываются из
больницы, не подвергаясь операции. Это ли не сберегательность? Как могли
хирурги это забыть?


Хирург-гуманист

Великое счастье - намечать себе цели и добиваться их. Не многим дано,
обернувшись к далекому прошлому, увидеть во мгле былую мечту, ныне
блистательно осуществленную. Исполнились чаяния Вишневского, он не стал
одним из тех, "которые холодной рукой повторяют заученные манипуляции",
никому не удалось из него сделать "ремесленника". Каждодневная практика не
ожесточила его, не ослабила горячей любви к хирургии и чувства сострадания к
больному.
Перед ним лежит оперированный ребенок. Глубокий остеомиелит[i] привел к
тяжелому шоку. Мальчика сняли со стола в плохом состоянии. Потрясенный
профессор все время был у постели ребенка. Когда пульс ослабел и замерло
биение сердца малютки, хирург со стоном поднялся с места, и все увидели
слезы у него на глазах.
- Что ты медлишь, - кричит он сестре, которая вовремя не дала больному
мужчине морфий, - ведь ему больно! Вдумайся хорошенько - болит!
Кажется, он ощущает физические муки больного.
- Я не могу разговаривать о чепухе, - отворачивается он от
собеседника, - когда у меня лежит больной с пробитой уретрой.
Чего только не сделает он, каких средств не применит, чтобы избавить
человека от излишних страданий!
- Придется оперировать, - исчерпав все надежды, с грустью скажет
профессор и добавит: - Не беспокойтесь, выбудете здоровы.
Никаких объяснений, расспросы бесполезны, на них не последует ответа.