"Люди со звезды Фери" - читать интересную книгу автора (Петецкий Богдан)

6

Я выровнял рули. Раз в месяц я еще чувствую себя пилотом. Этого я автоматам не оставляю.

Четвертая росла подо мной, похожая на плоскую тарелку с поднятыми краями. Приобрела окраску, порозовела. Поверхность ее раздвинулась и охватила меня горизонтом.

Я положил ракету. Резко, быстрее, чем требовалось. Минутная перегрузка.

Это уже не была планета, небесное тело, к которому я направлялся сквозь пространство по точно рассчитанной траектории. Я находился над сушей. Еще минута — и выйду на орбиту, на которой тоже позабавляюсь не дольше четверти часа.

Пора.

Нарастающее мяукание компрессоров климатизаторов. Силовое поле пронзает мое тело, панцирем охватывает каждую клеточку, каждый атом. Еще сто лет назад ни один пилот не прожил бы дольше тридцати секунд в условиях такой перегрузки.

В экране промелькнула полоса горных цепей, после чего разлилось зеленое море леса. Тормозные двигатели. Нос корабля окутывается огнем. Серия маневров.

Уже спускаюсь. Не могу оторвать взгляда от индикаторов, чтобы поглядеть вниз, но знаю, что ни в каких поправках нет необходимости. Я попадаю в ту же самую точку, что и всегда. Никто не сможет узнать, появился ли этот круг выжженной травы месяц, два или же всего несколько секунд назад.

Разведывательные ракеты не нуждаются в амортизаторах. Они садятся на специально спроектированные обтекатели дюз. Надо как следует смотреть, куда ты идешь на посадку. Любое смещение грунта, неровность могут стоить несколько дней работы. Прежде, чем девятитонная сигара вновь примет вертикальное положение.

Но я знаю местный грунт. Знаю, что на него можно положиться. Хотя это не означает, что я с ним запанибрата. Мне не грозят никакие неожиданности. Но это не значит, что я буду чувствовать себя здесь как дома.

Только два раза, с тех пор, как я здесь, я наткнулся на облака. Два раза из одиннадцати.

И сегодня небо тоже чистое. Добротное, глубокое небо, без следа перевернутых вверх ногами городов. Когда я стоял в открытом люке «Идиомы», то с этого места были видны синеющие на горизонте горы. Корабль был чуть ли не в три раза выше моей лодчонки. Теперь же передо мной только бесконечный ковер потревоженной зелени леса. Но я прилетел сюда не ради пейзажей.

Больше я не пилот. Скача по камням, я перебираюсь через реку и поднимаюсь на невысокий склон. В метре передо мной вздымается окружающий ферму вал, переходящий в острия ограды. Неподвижные тарелки антенн смотрят в противоположную сторону. Словно и они приготовились к моему прибытию.

Ферма покинута. Как и всегда. Сколько раз я не прилетал, у них всегда полны руки работы за ее пределами. Порядок. Так и должно быть. Меня это устраивает, скорее всего, ничуть не меньше, чем их. И меня не касается, кого они сегодня оставили на дежурстве. Дабы изображал из себя «хозяина дома».

Я свернул за угол и увидел его. Он вышел на несколько шагов за ворота и поджидал меня.

— День добрый, Жиль! — сказал он. — Я один. Остальные…

— Вижу, — перебил я. Прошел мимо и оказался за оградой.

Мне безразлично, кто. Скажем, почти безразлично. Но не в этом одном-единственном случае. Именуемом: Петр Може.

Это не он, — подумал я. — Это его копия.

В том, собственно, и дело. Из двух копий осталась одна. Еще — уцелел мозг. Уцелел — не самое удачное определение. Но не стоит о словах…

Не оглядываясь, я направился к столу, придвинул себе твердое, деревянное кресло и уселся. Он занял место на противоположной стороне. Вид у него был такой, будто он намеревался раскрыть папку и незамедлительно приступить к «делу».

— Летел нормально? — спросил он.

Я кивнул.

— Возвращаешься сегодня? Как обычно?

— Да.

Он сидел против солнца. Мое лицо оставалось в тени. Я был недостаточно в нем уверен, чтобы не обратить внимания на эту ситуацию.

— Мы построили новую перегонную установку, — приступил он к отчету. — Нися нашла нефть. Правда, с примесями, которые несколько затрудняют процесс синтеза. Придется переделывать оборудование. Тем не менее, — продолжал он, — Муспарт и Реусс отправились к морю. Проводят исследования. Если бы удалось наладить производство концентратов из хлореллы, то нефть мы сохранили бы исключительно как топливо. А кроме того, — он усмехнулся, — у нас весна. Тут можно позволить себе традиционную посевную…

Я слушал спокойно. Только это и оправдывает мое присутствие на спутнике этой планеты, которая может позволить себе времена года. В этом оправдании я нуждался больше, чем они. Копии. Если бы они знали об этом…

Я пригляделся к нему внимательнее. Его освещенное солнцем лицо выглядело молодым. Более молодым, чем когда-либо. И только вокруг глаз появлялись морщинки, когда он прищуривался.

Если бы знали… Мне неоднократно приходило на ум, что это знает он один. Тот, кто смотрит сейчас на меня из-под прищуренных век. И улыбается, говоря о весеннем севе. Что он с полным сознанием принял игру, которую я ему навязал. Потому что знает, что я играю сам с собой.

Человек, который дал ему мозг и тело, погиб. Копии того же самого человека было суждено погибнуть, чтобы дать мозг мне. Я не мог и не хотел думать, с которым из Петров разговаривал тогда, на борту «Идиомы», перед началом достопамятной «проверки». С тем, которого год назад похоронили неподалеку отсюда, в месте, о котором никто передо мной даже не заикнулся, или с тем, который сидит теперь тут, с лицом настолько просветленным, словно думает о Земле, и с белым от солнца волосами.

Не мог думать и не хотел. Но вот не думал ли?

Ведь он-то знал. Если это был он, то он был должен помнить каждое слово. И нечто большее, чем слова. Что несколько часов он был рядом с человеком, с которым мог бы разговаривать. В том понимании, которое я вкладываю в слово «разговор».

Меня охватило нетерпение. Должен ли я раз за разом переживать одно и то же?

Должно быть, я сделал какой-то жест, так как он неожиданно замолчал. С минуту стояло молчание. Я поднял голову и испытующе посмотрел на него.

— Это все, — сказал он. — Мы хотим перегородить реку и нашли подходящее место в полутора километрах отсюда. Сделаем там небольшую энергостанцию и водохранилище. Думаю, это второе окажется более впечатляющим, — добавил он с улыбкой. — Мы как раз собирались начать бурение в том месте, но как-то руки не доходили. Время есть…

Время у них было, вне всякого сомнения.

Я молчал. И смотрел ему прямо в глаза. Но ничего не чувствовал. Только в этот момент я осознал это. Что мы сидим за этим залитым солнцем деревянным столом, он и я, и попросту заняты своим делом.

Я невольно выпрямился. Если уж я подумал, что ничего не чувствую, значит, через минуту это начнется. Я приготавливался. Но не отводил глаз.

Если бы я был скульптором, я мог бы теперь закрыть глаза и вылепить его лицо. Не теперь. И в нескольких сотнях тысяч километров отсюда, во мраке лунной базы. В любой день и любую ночь.

Но я до сих пор ничего не чувствую. Нет во мне ни следа привычной враждебности, отвращения, даже неприязни. Не значит ли это, что я наконец-то перегорел и теперь буду жить в мире? Вчера на базе, когда я кончил писать, то размышлял об одиночестве.

Почему мне пришло это в голову? И именно сейчас?

Я устроился поудобнее. Положил руки на подлокотники и вытянул ноги. Почувствовал вкус воздуха. Был он свежим, пропитанным запахом растительности в первый день после сезона ненастья.

Прикрыл глаза. Не для того, чтобы в воображении вызвать облик Петра. Чтобы он не мешал. Я нуждался в покое. Даже солнечный свет, четко вырисовывающий контуры строений, ограды и неподвижные деревья, затруднял мне осознать подлинный смысл чего-то такого, что крылось за моим одиночеством. Что проклюнулось после месяцев, а то и лет ожидания.

Я попал на живую планету. Не будем думать о маршруте. На живую землю. Даже в это мгновение здесь, на территории единственного заселенного клочка ее поверхности, я чувствую под ногами травяной покров.

Наши предки, поднимая глаза к звездам, усмехались, воображая именно такие планеты. Зеленые, с водой и ветром, солнцем и дождем, заселенные расами, которые в мудрости своей управляли собственной эволюцией, не утратив по дороге умиротворения и тишины. Поскольку были не в силах представить себе планет, поросших зеленью, окруженных атмосферой с большим содержанием кислорода, где развитие форм жизни не завершилось появлением технологических существ. Еще наши предки с бьющимися сердцами шарили по пещерам и гротам Марса, вопреки логике и фактам выискивая следы его обитателей.

А правда выглядела так, что расу, которая в своем развитии переступила порог, отделяющий детерминированную эволюцию от управляемой, можно встретить один раз на девятьсот обследованных планетных систем. Причем, контакт наших пилотов с представителями этих рас почти во всех случаях столь же плодотворен, как беседы Дон Кихота с ветряными мельницами.

Знают об этом и Гус, и Сеннисон; все мы более нищие духом, чем наши предки. Но кое-что мы все же получили взамен.

Эпоха исследований принесла людям планеты, именно такие, как вот этот, биосфера которых приблизилась к моменту, в который должна была или, по крайней мере, могла породить собственного, наделенного разумом хозяина, но не сделала этого шага дальше. Которые развивались как подсолнухи и замерли в расцвете, поджидая, пока природа пришлет им пчел. Они могли так ждать тысячи лет. И ждали.

Их было множество, этих планет, обреченных человечеством на роль клапана безопасности, для снятия нарастающих в его лоне напряжений. Больше, чем обещали самые смелые астрономы первой половины третьего тысячелетия. Больше, чем Земля могла и хотела включить во внутреннюю структуру своего миропорядка.

Четвертая, с ее буйной и тихой биосферой, не была для меня ничем новым. Может быть только пейзажем, несколько большим, чем в иных местах, напоминающим наши азиатские заповедники. Но это несущественно.

Новым было то, что я подумал о ней как о планете жизни. И что теперь она сделалась мне близкой. Не из-за контраста с обстановкой на моей базе на первом спутнике. Наоборот. Впервые, сидя за этим столом, напротив Петра, я взглянул на эту планету вне связи с конкретной ситуацией. На его планету.

Словно перестало иметь значение все, что предшествовало нашей встрече. Словно важным были только эти деревья, кислород в атмосфере, трава и ощущение леса, с тропками, протоптанными небольшими зверюшками, похожими на ежей, которых как-то наблюдал Муспарт. Жизнь. И неожиданное, всеохватывающее ощущение сопричастности, от которого отличия становится мнимыми. Сопричастности, охватывающей все миры. Даже лежащие за порогом оживленной материи.

Я открыл глаза и опять сконцентрировался на его лице. Он сидел неподвижно, слегка наклонившись, подавшись головой в мою сторону. Не улыбался. Казалось, он ищет в моем взгляде чего-то такого, что позволило бы ему приобрести уверенность. Удостовериться, что минутное удивление, которое он испытал, в самом деле было минутным.

Я посмотрел выше. Его широкий лоб обозначали две узенькие складки. Над ними полоска более светлой кожи и уже совсем светлые волосы. Слегка запавшие виски и четко обрисованные глазницы.

Лицо человека, который привык действовать. Открытое лицо. Наказанием для меня служат мысли, а не требования момента. Кости черепа определены твердо, вызывают уважение. Живое лицо.

Такое и сейчас, когда я смотрю на Петра, и только это важно. Жизнь. Нечто большее, чем жизнь деревьев. Но точка отсчета осталась прежней. И столь же неважными становятся отличия. Даже те, которые вопреки мнимому их отсутствию, таятся глубже, куда обычно не заглядывает мыслями человек. Мой мозг. Его мозг.

Может, оттуда все это и берется. Мои мысли идут в противоположном направлении ко всему, что я делал. Что расценивал, как мотивы поступков, что устанавливал сам для себя, формируя собственную личность. А может — это параллельный путь? Не тот, что раньше?

Я ехал сюда с определенной надеждой. Побыстрее вернуться. Теперь же возвращение это перестало играть роль. В любом случае, в качестве спасения от себя самого. И что больше, неважным сделалось все то, что заставляло меня так о нем думать.

Гускин был прав. Тем, из океана на Третьей, не было нужды прививать копиям людей что-либо новое. Они просто отыскали и позволили распуститься тому, что и без того таится в каждом человеке. В нашем подсознании.

Только они не знали, что кроме инстинкта агрессивности, в нас упрятано еще целое множество других. И мы находим на них управу чаще всего тогда, когда уже поздно. Те, остальные — они интереснее. И, что более важно, сильнее.

Я встал. Теперь во мне было одно стремление. Как можно скорее оказаться в тишине моей кабины, на спутнике.

Я совершил открытие. И не хочу его утратить.

— Пора возвращаться, — сказал я. — Вам ничего не надо с базы?

Он покачал головой. Прикрыл глаза и улыбнулся. И снова я был вынужден подумать, что он обо всем знает. Даже о том, что я сейчас чувствую. Что я пережил минуту назад, за этим столом.

Я уже шел в сторону ворот, когда неожиданно вспомнил, что позабыл кое о чем. Остановился.

Сказал:

— Пить хочется. Ты не принес бы мне воды?

— Разумеется, — ответил он без удивления. Повернулся и пошел в сторону главного здания. Я направился за ним.

Когда он исчез в коридоре, я быстрыми шагами обогнул дом и, не переступая порога лаборатории, заглянул в башню. И остановился как вкопанный.

Башня и правда выросла. Но вся ее конструкция была всего лишь невысокой крышей в сравнении с глубиной шахты, которую вырыли под ее фундаментом. Они выбрали столько земли, что ее хватило бы насыпать холм. И сделали это так, что даже самая чуткая аппаратура связи не передала мне ни одного сигнала.

С первого же взгляда я понял, почему они соблюдали такие строгие меры предосторожности. Примерно до половины ее высоты поднимались пока лишь частично смонтированные щиты и ребра ракеты. Корабля, который после завершения строительства, немногим бы уступил «Идиоме». С точки зрения величины. Корабля трансгалактического.

Меня охватила дрожь. Я почувствовал холодные струйки на шее. Словно неожиданно увидел перед собой призрака.

Этот корабль мог бы быть в пять раз больше. Пользуясь материалами и оборудованием, которые были в их распоряжении, копии в состоянии выстроить корпус самой большой ракеты, которая когда-либо уходила в пространство. Могут одеть его такой броней, что никакие ускорения в атмосфере не будут им помехой. Могут монтировать помещения и кабины, центры управления, двигатели, все, что угодно. Одного лишь они не смогут: стартовать. Даже располагая детальной схемой ходовой части, строительство ускорителей пришлось бы растянуть на поколения. На два, а то даже три. Но этим схем у них не было. Да и что говорить об ускорителях. На любом корабле установлено несколько сотен независимых и автономных систем автоматики. Одни такую систему, работая день и ночь, они могли бы создать всего за три столетия. На одни расчеты ушли бы десятки лет.

Меня поразило не то, что они подумали о ракете. А то, что взялись за эту до абсурда нереальную попытку. Я почувствовал, что у меня земля уходит из-под ног, когда понял, что они не могли хотя бы на мгновение не отдавать себе в этом отчета. Представляли собой коллектив ученых. Специалистов высокого класса. Специалистов со стажем работы на космических базах.

Но это не было вторым моим открытием за тот день. Оно только дополняло картину, которая уже сложилась у меня в уме.

Я успел преодолеть половину пути, отделяющего башню от дома, когда появился Може, неся стакан с водой. Какое-то время он искал меня взглядом, потом, видимо, услышал шаги, так как повернулся в ту сторону, откуда я шел. По его лицу пробежала гримаса. Он отступил на полшага и остановился. Ждал, пока я подойду, после чего без слова протянул стакан. Я пил долго. Отсылая его, чтобы воспользоваться его отсутствием, я не предполагал, что он принесет что-то такое, в чем я так сильно нуждался.

Я отдал ему стакан и, не поблагодарив, не попрощавшись, направился к воротам. Краем глаза я заметил его жест, словно он хотел остановить меня или о чем-то спросить. Но он не произнес ни слова.

Я этого не хотел. Но, пройдя ворота, я остановился. И посмотрел на него.

Он стоял на том месте, на котором я его оставил, и улыбнулся.

Тогда я тоже улыбнулся. Несмотря на то, что не собирался задерживаться.

Я возвращался на базу. Я должен как можно скорее закончить этот отчет, или повествование, не имеет значения, как можно это назвать, о ходе спасательной экспедиции в системе Фери.

Я думал о том, чем займусь, когда кончу свою писанину.

Многое говорит за то, что я напрасно беспокоился о грядущем.

— Можете поздравить друг друга, Жиль, — сказал неестественно оживленным тоном Реусс, закончив обследование. Точнее, просмотр лент, которые выплюнула диагностическая аппаратура.

— Когда ты снимешь с него бинты? — поспешил загладить дело Гускин.

Реусс призадумался.

— Я мог бы сейчас это сделать, — произнес он неуверенно, — но все же предпочел бы, чтобы голова еще какое-то время была под защитой…

— Следовало раньше об этом думать, — буркнул я.

— Ты уже в норме, — засмеялся Сен.

Я посмотрел на него, и он перестал смеяться. Выдавил несколько отрывистых звуков, словно пытаясь избавиться от застрявшей в горле крошки, а потом сосредоточил свое внимание на пульте компьютера. Судьбе было угодно, чтобы тот со вчерашнего дня был отключен.

Вошел Муспарт. Сбросил через голову рубаху скафандра, после чего старательно пригладил волосы. Седые. Имеющие тот оттенок полированной стали, который отличает головы мужчин, ведущих гигиенический образ жизни.

— Рад за тебя, Жиль, — бросил он, быстро направляясь в сторону ванны. — Когда старт?

Я не мог иметь к ним претензий за то, что им так не терпится. Я задержал их достаточно долго. Только кто их об этом просил?

— Мы еще не говорили об отлете, — проворчал Гускин. Но Муспарт был уже внутри ниши. Оттуда доносился шум очищающего газа.

— Вы тут поговорите, — сказал я, вставая, — может, к чему-то и придете. А я пойду пройдусь. Если вам вновь вздумается очистить кусок леса, то я буду на краю поляны.

Невольно прикоснулся к бинтам и, не оглядываясь на них, вышел из кабины. Никто меня не задерживал.

Близился полдень. Они работали, раздевшись до пояса, Нися и Иба в склеенных накануне купальниках. По крайней мере, хоть в этом они оставались до мозга костей женщинами с Земли. Несмотря на жару и работу, которой были заняты, обе были безукоризненно причесаны.

— Жиль! — услышал я за собой.

Повернулся. Голос доносился свершу. В открытом люке стоял Гус и махал мне рукой. Я неохотно развернулся и подошел на несколько шагов ближе к лежащей на траве плите подъемника.

— В чем дело? — бросил я, задрав голову.

— Это был несчастный случай, — крикнул он, но недостаточно громко, чтобы его могли услышать те, с фермы. — Несчастный случай, — повторил он, словно не был уверен в том, что я его понял.

Ясное дело, несчастный случай. Что они должны были сказать им? Что играли в ведьму из детской сказочки?

Интересно, перед тем, как это сделать, разговаривали ли они с ним самим. С тем, которого больше нет. Может, они и ему втолковывали, что это будет несчастный случай?

Я предпочел бы сам попасть в такой несчастный случай, чем оказаться его виновником. Несмотря на то, что не знаю, что бы я сам делал на их месте.

К счастью, как бы я не поступил, будучи кем-то иным, это ничуть не меняет того факта, что я остался сам собой. Хотя до сих пор не знаю, что же это означает.

Я какое-то время простоял в воде, разглядывая воду, обтекающую мои ноги. Она была холодной, но не ледяной. Я подумал: не искупаться ли?

Кадрик как из фильма о пионерах. Тысячелетней давности. Иллюстрация к истории освоения, только неведомо чего. Канады? Новой Зеландии?

Я вышел на берег и неторопливо направился в сторону строений. Они были на возвышении. Обширная площадка была обнесена пологой насыпью, вдоль которой автоматы устанавливали остро затесанные на концах столбы. В двух метрах вал расширялся, образуя округлые платформы. На них была смонтирована система радиомаяков и антенн дальнего радиуса действия, однако, не настолько дальнего, чтобы они могли установить связь с солнечной системой. Разумеется, если захотят, они смогут построить более мощные. На это потребуется всего какая-то пара лет.

Я прошел вдоль восточного края насыпи и оказался напротив ворот. Их створки были сделаны наподобие врат, ведущих в древнеславянские храмы. Я об этих храмах ничего не знаю, но могу поклясться, что именно так они должны были выглядеть.

За воротами шла довольно большая площадь, сияющая вытоптанными в траве проплешинами, с обеих сторон обнесенная низкими, прямоугольными строениями. В длинных, утопленных глубоко в почву помещениях были локализованы вся энергетика и переработка сырья. Было этого немного. Один небольшой реактор, универсальный, работающий на редкоземельных элементах, батарея лазерных преобразователей, силовые туннели для переработки руды. В сравнении с оборудованием самой крохотной базы, на самом завалящем астероиде, это было убожество, приближающееся к примитивности. Не то, чтобы я пожалел их. Я подумал о Сеннисоне и Реуссе, о тех, с «Идиомы». То, что они решили оставить копиям, наилучшим образом свидетельствовало о их собственной озабоченности, чем любые возможные слова. Как люди, копии получили сотую часть от того, что должны были бы. Как прародители новой космической расы, в сто раз больше необходимого.

В глубине поднимались стены невысокого, просторного жилого дома. Со временем им наверняка захочется поменять его на строение поменьше, что-то вроде павильонов. Но это уже их дело.

Дальше виднелись только бараки химической лаборатории, склады, два небольших здания с неясным для меня назначением, станция связи.

Я вышел на центр площадки и остановился. Напротив меня, повернувшись спинами, Може, и Успарт были заняты подсоединением каких-то кабелей. Нацепив длинные, прозрачные перчатки они вели стволом индикатора от одного конца провода к другому, словно выискивая причину дефекта соединений. Чуть погодя Муспарт немного повернул голову, заметил меня и что-то сказал. Я не расслышал ответа. Мне только показалось, что Може еще больше сгорбился.

Из главного здания вышла Нися. Огляделась и направилась в сторону Ибы, которая была чем-то занята на возвышении, доходящем до половины высоты стены лаборатории. Она должна была заметить меня. Но ничем не дала по себе этого понять.

Зато Реусс, тот, первый, которого мы называли «нашим», демонстративно повернулся ко мне спиной. Словно в самом деле верил, что мне станет от этого плохо.

Мне и стало. Но не из-за того, что он от меня отвернулся. От того, что я его увидел. Что какое-то мгновение мне пришлось смотреть ему прямо в лицо.

Я почувствовал прилив физической слабости. Меня прямо зашатало. И снова меня поразило мысль, что в этой абсурдной реакции кроется отвращение к самому себе. И снова мне пришлось себя уговаривать, что все это не имеет значения.

Я шел в сторону ворот, неестественно выпрямившись. Я уже знал не только то, что останусь здесь. Но и то, что не останусь с ними. В этой котловине, рассеченной рекой и окруженной лесом с листьями-шариками. На этом полушарии. На этой планете.

Пусть себе стартуют, как им только захочется. Чем раньше, тем лучше. По крайней мере, для них. Но до этого пусть выстроят мне добротную базу. Оборудованную так, чтобы человек, подлинный человек, чувствовал себя там на своем месте.

Я торопился. Я отказался от прогулки по лесу. И уже не любовался водой. Направился прямо к месту посадки «Идиомы», вошел в тень, падающую от похожего на лист обтекателя дюз, и остановился на платформе подъемника. Поднимаясь вверх, я невольно присматривался к корпусу. Через несколько недель он окажется на свалке. Сен и Гус займутся тем временем личной жизнью. Может быть, отправятся в горы.

Я прикинул, кто вселится в мою кабину на базе Проксимы. Кто бы он ни был, несколько дней у него уйдет на демонтаж «доктора» и родственных ему автоматов. Если только это не окажется такой же человеконенавистник, как я. Не очень в это верится.

Я подумал, что теперь не стал бы забивать себе мозги своими «докторами». Кто знает, не отправил бы я сам их на слом. Нет, чтобы доставить удовольствие «Технарю». А чего ради — сам не знаю. Может, повзрослел?

Я обрушился бы на каждого, кто еще несколько дней назад посмел бы сказать недоброе слово о моей «личной» аппаратуре. И порекомендовал бы придержать язык за зубами.

Так почему же теперь…? Из-за Петра?

Я почувствовал шум в висках. И снова увидел лицо женщины, о которой не смог бы сказать ничего, кроме того, что я ее знаю. И это хорошо.

Проще всего было бы удостовериться в этой… разнице, сравнивая приобретенное знание. Но он тоже был кибернетиком. И прошел те же стадии специализации, что и я.

Надо взять себя в руки. Я вычеркнул из своей жизни прошлое. Со всеми его атрибутами и нюансами, не исключая и лиц людей.

Петр, горбящийся под моим взглядом, Реусс, поворачивающийся ко мне спиной. Совсем так, словно они знали, что надо думать об этом… несчастном случае.

Ерунда. Это все из-за того «сеанса», который им не удалось пройти. А если даже… разве и без того можно было думать о каких-либо взаимоотношениях? Не считая притворства, что одним своим видом мы не причиняем друг другу ни хлопот, ни неприятностей?

Я не подумал об одном, поднимаясь вдоль панциря и разглядывая следы, которые оставило на нем пространство. О том, что увижу его еще лишь один-единственный раз в жизни. Когда придется покидать корабль и спускаться на мою новую базу.

В кабине стояло молчание. Подходя по коридору, я не слышал их голосов. Несмотря на это, выглядели они так, словно кто-то прервал их на середине разгоревшейся дискуссии. Одной из тех дискуссий, которые, в любом случае, не предназначались для моих ушей.

— Договорились? — спросил я. — И что же?

— Мы ждали тебя, — ответил Сен.

Трудно соврать лучше. Более замаскировано. Словно кто-то влил в трубы органа бочку старого мыла.

— Сен имел в виду, что мы решили все возложить на тебя. На Реусса мы не можем рассчитывать. Он говорит, что ты, по сути дела, уже мог бы лететь, но, как любой в его положении, добавляет, что тебе еще какое-то время требуется покой.

Именно. Что мне нужно, так это покой.

— Я не лечу с вами, — заявил я. — И прошу, чтобы никто не вздумал растолковывать, что я хотел этим сказать.

Вновь настала тишина. И длилась она дольше, чем перед этим. Так долго, что могла означать только одно: они об этом говорили. Но не достигли взаимопонимания. В любом случае, не пришли к решению, которое устроило бы всех. И чтобы они могли смотреть мне в глаза.

Я понял достаточно. Мне позволят остаться. Не прибегнут ни к коварству. Ни к силе. И то хорошо.

— Ерунда, Жиль, — Гускин вздохнул и неспокойно пошевелился в кресле. — Ты сам не знаешь, что говоришь. Ни один из нас тебе этого не позволит… Подумай, что бы мы сказали на базе…

Уже оправдываются. Это последнее замечание многое мне прояснило. Милости прошу. Хотя бы это я могу для них сделать.

— Вот что у вас болит, — пробормотал я. — Ладно. Поговорим конкретно. Вы им скажете, что копии сохранили потенциальную агрессивность. Никто не может предвидеть, когда и где придется иметь дело с ее реактивизацией. Что, может быть не так? — спросил я вызывающе. — Дальше вы скажете, что, оставляя их не этой планете, вы были вынуждены снабдить их оборудованием и технологией, что, в качестве отправной точки, открывает перед ними далеко идущие перспективы. Никто из вас не будет спорить, что это правда. Вы скажете, — продолжал я, — что в сложившейся ситуации было бы чистым легкомыслием оставить их без присмотра. Причем, не на расстоянии в эти несколько десятков парсеков. Без такого, чтобы он обеспечивал оперативность действий, если к ним придется прибегнуть. Иначе говоря, кто-то должен был здесь остаться. Расскажете, — продолжал я, не меняя тона, — что здесь случилось. И что я сам попросил об этом. Поскольку, однако, копии должны дать начало автономной расе, контроль не должен носить признаков управления. Вмешательство предвидится только лишь перед лицом чего-то в самом деле серьезного. Поэтому я не остался с ними, на Четвертой. Выстроил базу на спутнике и оборудовали ее всем тем, что…

— Нет! — выкрикнул Гускин.

На этот раз прозвучало это искренне.

— Не перебивай. В данный момент я работаю вам на пользу. Значит, так, построили базу, и именно с нее «Кибернетический Жиль» ведет наблюдение за копиями, которые заняты своим делом на ферме…

— Жиль, прошу тебя… — начал Гус.

— Опять? — ласково поинтересовался я. — Один раз ты уже выслушал кое-что о чуткости. Будь паинькой. В конце концов, я тоже под подозрением.

Это на него подействовало. Он вскочил, так толкнув кресло, что его спинка задребезжала.

— Делайте, что хотите, — выдавил он из себя. — Я в этом участия не принимаю.

— Обойдемся, — заявил я. — Тут все и без тебя сделают. Ты не понимаешь, что вопрос-то уже решенный? Как хотите, выдумайте что-либо другое. Добавьте еще парочку мотивировок. Вы же специалисты в этой области. Например, о радостях первопроходца, проводящего исследования в этой системе. Кстати говоря, вы мне там оставите комплекс измерительной аппаратуры. Так что скучать мне не придется. Можете быть уверены.

— И как долго ты намереваешься там сидеть? — спросил Сен.

— Достаточно долго, чтобы тебе не пришлось заботиться о триумфальной арке в случае моего возвращения. Еще что?

Гускин, который уже несколько минут стоял возле иллюминатора, повернувшись к нам спиной, пробормотал что-то неразборчивое, махнул рукой и вышел. Я проводил его взглядом.

— Он уже понял, — обратился я чуть погодя к остальным. — Интересно, — я покосился на часы, — насколько вас еще хватит. Долго вы еще намерены позволять мне работать над собой?

Сеннисон выпрямился. Он был зол.

— Таких, как ты, — проворчал он, — следует держать подальше от нормальных людей. Ты способен довести до…

— Браво! — воскликнул я. — Наконец-то и до тебя дошло.

Он пожал плечами и замолчал.

— Сен хотел сказать, что такие, как ты…

— Как кто? — снова перебил я. — Жиль? Или Може?

Теперь замолчал он.

— Ты не будешь страдать из-за моего отсутствия, Сен, — добавил я. — Ты не из тех, кто каждую минуту старается разъяснить, что же именно собирался сказать на самом деле. Особенно тогда, если попадешь в десятку. Так что ответь, наконец-то, Муспарту, — я повернулся к молчащему биоматематику. — Когда старт?

— Но я вовсе не тороплюсь… — быстро произнес Муспарт.

— Не надо врать, Мус. — Я улыбался. — И помни, что нам еще предстоит немножко поработать на спутнике. Автоматы автоматами, но на само проектирование базы уйдет несколько дней. А время бежит…

— Летим утром, — отрезал Сен.

Все шло как надо.

Они не показали ни единым жестом, не говоря уже о словах, что решение принесло им облегчение. Может, они и в самом деле предпочитали не оставлять копий в одиночестве. В том, что я говорил, крылось большее, чем обычная жвачка, которой можно заткнуть рот товарищам на Проксиме. Даже, если это «большее» само ни о чем не говорило. Что же касается исследований, то мы находились в нетронутой человеком части галактики. В самом деле, стоит повозиться с системой, которая, как бы там ни было, породила технологические существа. То, что существа эти не пережили первого контакта с нашей цивилизацией, ограничивало, правда, зону исследований, но, вроде бы, и из истории можно кое-чему научиться. Так, по крайней мере, назойливо утверждает «Технарь».

По сути дела, все это чепуха. Я утверждал, что не принадлежу ни к одному из миров. Подсунул им аргументы, которые должны были помочь им сжиться с этой идеей. В действительности же я сознательно, с расчетом, строил дымовую завесу. Они понимали это так же хорошо, как и я. Но эти аргументы помогали им чувствовать правоту перед самими собой. Только этого они и ждали. Откуда им было знать, с кем, собственно, они имеют дело? Несмотря на все то, что утверждал Реусс. Лучше меня оставить, чем, притаившись, ждать, когда я начну рычать на людей и шарить глазами в поисках того черного, блестящего предмета, с которым копии выходили из океана. Оставалось, или признать свое поражение. Или решить, что я совел с ума. Но именно такое с пилотами не случается. Даже с такими болтливыми, как Сеннисон.

И поэтому мне не требовалось никакого жеста с их стороны, чтобы почувствовать, как при словах «летим утром» у них свалился камень с сердца.

Впрочем, я знал, что так и будет еще до того, как эти слова прозвучали. Если бы не так, кто знает, может я сидел бы, набрав в рот воды?

Нет. Достаточно было того лица, о котором я не хотел думать. Из-за которого не мог возвращаться памятью ни к одному из тысяч эпизодиков, из которых жизнь на протяжении тридцати лет строила мою личность. Не говоря, о прочих лицах.

Транспортный люк закрылся за последним из автоматов, которые возводили ферму, а потом окружали корабль защитным кольцом. Топливные баки были полны. В направлении реки поблескивал свеженасыпанный вал, который должен был защитить берег от выжигания при первом ударе стартовых дюз.

Ждали только Гускина. Разумеется, он был тем, кто пошел «попрощаться» с копиями от имени людей. Не от всех. Точнее, не от моего. Я был готов поспорить, что миссию проинформировать копии об остающемся у них по соседству ангеле-хранителе никому другому не доверят. То есть, что никто другой, кроме него, на это не отважится.

Прошло добрые полчаса с той поры, как он исчез за насыпью, охраняющей вход в главное здание. За все это время в кабине не раздалось ни одного слова. По крайней мере, лишнего слова.

Наконец он вышел. Сперва казалось, что он один. Но те попросту не спешили. Не то, что он.

Были в полном составе. Иба, Нися, Реусс, Муспарт и Муспарт. Я подумал, договорятся ли когда-нибудь между собой эти две последних и не наставят себе хотя бы значков на лбу, как средневековые индусы.

Последним шел Може. Один. Этот избавится от хлопот. Не без моего участия.

Я не пошел на могилу. Не спрашивал, выбрали ли ему место в лесу, или на полянке. Скорее, в лесу. Из раскрытого люка «Идиомы» открывался такой превосходный вид на зеленую равнину, что свежий холмик должен был бы колоть им глаза. В лесу — дело другое. Достаточно отойти за дерево — и ничего не видно. Так что, насколько я их знаю, это был лес.

Меня не интересовало, знает ли он, где это. И — был ли там. Мне только пришло в голову, что если что-то и существует, способное на меня подействовать, так это вид его там, в том месте.

Гускин шел быстро. Голова его была низко наклонена, словно он следил, как бы не наступить на змею. И он ни разу не обернулся, до самых ворот.

Ниси и Иба держались сзади на расстоянии в несколько шагов. Потом Реусс поравнялся с ними и что-то сказал. Тогда Гус остановился. Ждал. Но не поворачивал головы.

Реусс сделал несколько шагов и тоже остановился. Глядя все время в спину Гускину, он сделал рукой знак идущим за ним. Они остановились, сбившись тесной кучкой.

Тогда Гус поднял голову и оглянулся. Какое-то время простоял неподвижно, словно бы ожидая слов, которые должны прозвучать. Наконец, понял, что сказать Реуссу больше нечего. Тогда он выпрямился и снова повернулся в сторону ворот. Развел руками. Подслушивание было отключено, но по движению его губ я понял, что он сказал «не знаю».

Когда он оказался за воротами и направился в сторону реки, плечи его снова ссутулились. Он смотрел не дальше, чем в метре от носков своих собственных тяжелых ботинок. Он отправился без шлема, но в полном вакуум-скафандре.

Мы услышали шум лифта, потом глухой стук люка, который захлопнулся за его направляющими, и одновременно погас, как задутый, огонек, предупреждающий, что люк открыт. Потемнела лампочка датчика шлюза.

— К старту, — сказал Сеннисон.

Я услышал, как Гус устраивается на свое обычное место. Мы были готовы.

— Кислород! — бросил Сеннисон. Не выдержал и добавил:

— Чего они хотели?

Гускин не отвечал.

— Говорили что-нибудь о… Земле?

Молчание.

А на что он надеялся? Что с нашей помощью хотят передать кому-нибудь поклоны? Даже, если бы так и было, я, по крайней мере, предпочитал бы этого не знать. То есть, будь я на его месте.

— Сказал, кто с ними остается? И чего ради? — спросил я.

— Угу, — буркнул Гускин. И добавил:

— Стартовать пора.

Сен дал сигнал. Глухое гудение из-под пода переросло в постоянный грохот. Еще доля секунды — и мы увидели в боковых иллюминаторах растекающиеся по котловине струи пылающего газа. Датчик ускорения дрогнул, отклонившись от нулевого положения. Прошли две секунды — и он выровнялся, начал с медленно нарастающей скоростью ползти к верхней части шкалы.

— Спрашивали, — сказал Гускин, когда мы выходили из атмосферы, — через твое посредничество им тоже запрещено переговариваться с Проксимой…

От моего присутствия они ожидали большего, чем я сам.

— И что ты им сказал? — спросил я.

— Что на их месте жил бы заботами этого мира. И не ломал бы себе голову над вопросами, на которые нет ответа.

— А еще что?

— Ничего, — буркнул он.

Мы семь раз обогнули первый спутник Четвертой, прежде чем решили, что район нам соответствует. Словно бы все места на этом голом, утыканном острыми сказами и метрвом от начала веков шаре не были в точности одинаковыми. В любом случае, одинаково подходящими. Если уж так держаться за это определение.

Они выбирали так тщательно, точно подыскивали место под строительство убежища. Им это было необходимо, они хотели удостовериться, что сделали для меня все, что в человеческих силах.

Мы высадились в два пополудни, по времени базы. Часом спустя вершина пологой скальной возвышенности была уже срезана. На образовавшейся таким образом площадке автоматы разводили химический ад строительства.

Я взял вездеход и отправился размечать точки для будущих наблюдательных и измерительных маяков. Я не торопился. Забрал запас концентратов и воды, которого хватило бы на неделю всей экспедиции.

Но позабавился всего сорок восемь часов. Когда я вернулся, подземная часть строительства уже была завершена. Колодец с диаметром в три метра шел вглубь, к наиболее интересным с точки зрения синтеза геологическим пластам. Стенки его застыли за несколько минут, покрывшись гладкой, как стекло, оболочкой. Энергоемкости, генераторы усилителей и лазеров были установлены и прикрыты сверху полом жилого купола. Этот последний, выстреливаемый в формы, стабилизированные силовым полем, рос на глазах.

Я выбрал несколько автоматов и уже пешком отправился в путешествие от одной выбранной точки к другой, устанавливая регистрирующую аппаратуру, радиомаяки, зонды, монтируя связь и что там еще требовалось, с подлинным удовольствием сплетая сложную информационную сеть. У меня на это ушло четверо суток. Вернувшись, я застал базу готовой.

Вошел в шлюз, сбросил скафандр и захлопнул за собой люк. Огляделся.

Да, это было сделано не для копий. Компьютер с набором приставок. Диагностическая аппаратура и запломбированная панель стимулятора. Пульт связи. Распределители энергии. Управление реактором и программирование работы излучателей. Автоматическая централь.

В центре, повернувшись спиной к главному экрану, сидел Гускин. Устроился в низком, эластичном кресле и выглядел так, словно прождал в этой позе, не меняя положения, уже добрые сутки. Следил за мной взглядом, но даже не буркнул что-нибудь, когда я вошел.

Не глядя в его сторону, я подошел к первому экрану и высветил схему станции. Вызывал автоматические датчики, установленные во всех узловых точках конструкции и самой станции. Один за другим они отвечали на своем световом языке, что все в порядке. Я принял это к сведению, подождал минутку и отключил экран. Вошел в положение хозяина.

Прошел мимо пульта связи, скользнул взглядом по каналу, зарезервированному для Земли, точнее — по двум каналам, поскольку один работал на частоте Проксимы, а второй — Главного Информационного Центра в Тихом океане, и остановился перед главным экраном. Пригляделся к клавиатуре и дал изображение.

Какое-то время у меня перед глазами мигали разноцветные линии, какие-то нерегулярные и причудливые синусоиды. Потом аппаратура настроилась, и передо мной неожиданно появились очертания фермы. Ворота американского форта времен войны с индейцами. Не знаю, почему я тогда, внизу, подумал о каком-то храме. Обширная площадка, частично поросшая травой и ограниченная вытянутыми насыпями. Ограда с венчающими ее тарелками и паутиной антенн. Лаборатория с низкой, приземистой башней. И главное здание, возле которого виднелись силуэты, точка в точку похожие на людей.

Вот, значит, что будет моим делом. Этот экран.

Я приблизил изображение. Увидел их лица. Нися, словно позаимствованная из рекламного фильма, прославляющего блаженство отдыха в одном из заповедников. Реусс, печальный, с насупленными бровями. Он выглядел словно средневековый вождь, который через минуту готов дать сигнал к нападению. Разве что средневековые вожди не разгуливали в плавках. Хотя и существовали на самом деле.

Може. Петр.

Я невольно коснулся руками горла. Расстегнул рубашку и попытался вдохнуть поглубже.

Такими, значит, будут мои эмоции.

Я вырубил экран и повернулся. Заглянул в ванную и, вернувшись, остановился у пульта связи. Тут же, возле него, виднелся столик с приставкой светопера. На высоте головы человека — прямоугольный электронный экран. Они что, решили, что мне вздумается писать мемуары? Хотя, если подумать, почему бы мне это не попробовать? Все указывает, что времени у меня будет вдосталь.

— Не хочу тебя задерживать, — сказал я, не поворачиваясь. — Считай, что прощальная делегация произнесла все необходимые речи. Со своей стороны, — добавил я, — ты приобретаешь новую специальность. Желаю всего наилучшего. Тебе это пригодится.

Он не отвечал. Я отошел к противоположной стене, уселся и посмотрел ему прямо в глаза. Теперь мой голос звучал глухо. Внутренние помещения в совершенстве гасили звуки.

— Чего же ты ждешь? Забыл, что я — здесь хозяин. И никого не приглашал.

— Ладно, ладно, — наконец заговорил он. — Жиль?

— Что?

— Ты вернешься?

— Иди, обговори это с теми, — буркнул я. — Подискутируйте. Что до меня, то я свое высказал.

— Это не ответ, — проворчал он.

— Каков вопрос, таков ответ. Еще что?

— Жиль, мне ты можешь сказать. Вернешься?

— Да оставь ты меня в покое, — рявкнул я. — Черт побери, что ты себе воображаешь? Что я жду, пока ты меня упрашивать начнешь?

— Жиль…

— Убирайся, — отрезал я. — Неужели не понятно?

Он еще какое-то время просидел без движения, потом покачал головой и встал. Я отвернулся, когда он застегивал скафандр. Услышал его удаляющиеся шаги. Скрежет открывающегося люка в шлюз. Тишина.

— Помни одно, — донесся до меня его голос. — При первом же сигнале я прилечу за тобой. Достаточно того, чтобы ты включил канал и сказал пару слов. Если ты не хочешь слушать, ничего больше я говорить не буду. Но это ты должен знать. И запомни, что ничего другого ты на прощание не слышал. До свидания.

— Пока… — буркнул я.

Люк стукнул… Секунда — и до меня донесся шум воздуха, выходящего из камеры шлюза.

Я направился в ванну. Отвернулся все краны очищающего газа, чтобы не слышать двигателей «Идиомы». В особенности же, если им пришло в голову еще что-то мне говорить.

Через пять минут я уже мог выходить. Я остановился на углу ниши и еще раз обвел глазами кабину. Взгляд мой задержался на приставке светового пера.

Девять коротких, приглушенных звуков. Девять часов.

Я прокрутил запись назад и посмотрел последние фразы.

Да, вот и все. Мое повествование о судьбе спасательной экспедиции в район Звезды Фери подошло наконец-то к концу.

Какое-то время я разглядывал экран, словно ожидая чего-то, что должно произойти, потом пожал плечами и выключил аппаратуру. Я уже ничего не ожидал. Кроме необходимости выяснить, что же дальше.

Со вчерашнего дня я знаю, что обойдусь без болтовни. Мало того. Со вчерашнего дня мне следует торопиться. В любом случае, я мог себе это позволить. И было из-за чего.

Так или иначе, это дело у меня позади. Можно свихнуться не только от чтения старых побасенок, наподобие Дон Кихота. От писанины тоже.

Я поднялся и пошел взглянуть на ферму. Там был поздний вечер. Дома и копии отбрасывали гротескно удлиненные тени. Башня лаборатории казалась выплавленной из черного базальта. Я уже слишком хорошо знал, что ее каменные стены — маскировка. Декорация, которую в любую минуту можно переставить в другой угол. Все время, что я провел за пультом светового пера, я не переставал об этом думать. Это значит, со вчерашнего дня.

Я уже знал, что сделаю. Полечу туда. Под утро или даже утром. Они не успеют выйти «на работу». Я их накрою там, в подземельях. Поброжу, подожду, пока они разговорятся, и вернусь снова. Послушаю, что они смогут мне сказать.

Я довольно долго смотрел на экран. Иба, низко наклонившись над столом, что-то делает с чьей-то то ли рубашкой, то ли курткой. В любом случае, рубашка эта не женская. Не знаю почему, но мне казалось, что первой окажется Нися. Но откуда мне знать, может, так и было. Мы об этом думали. Будь по другому, не появлялось бы никакой колонии на Четвертой. Или в любом другом месте.

В будущем у них не должно возникнуть затруднений. Реусс — биохимик. Умеет больше, чем обычные врачи. Он даже мозги умеет пересаживать. У Може такая же квалификация кибернетика, как, скажем, у меня. В конце концов, что такое воспитание как не управление? Пример управление из школьной программы?

Реусс умеет пересаживать мозг… Я подумал об этом и тотчас же пошел дальше в своих рассуждениях. Словно убедился, что становится темно. Или что-то в этом духе.

Вот такие-то дела с нашей памятью. Прошли едва сутки, а я уже позабыл, как это было, когда мне приходилось изо всех сил держать себя в руках, чтобы справиться со слабостью. И не только, глядя на них или вспоминая Петра либо Реусса. Чувство отвращения, сдавливающего горло, враждебности, стало теперь таким же далеким, как забытое с детства решение отправить бабушку за то, что она не пустила меня гулять.

Забытое с детства? Не слишком ли этого много?

Я пожал плечами.

Петр встает. Далеко отодвигает кресло, выпрямляется и говорит что-то Муспарту. Второй Муспарт появляется под окном здания и сразу же снова исчезает в темноте. Иба поднимает голову и улыбается Петру. Тот кивает головой и уходит. Может, она попросила, чтобы он принес ей новую катушку ниток?

Да. Я туда полечу. И только потом дам знать на Проксиму. Я должен знать, что они там задумали. Может, это только забава? Игра в модели?

Ерунда. Не следует прятать голову в песок. Несмотря на это, я не воспользуюсь каналом, о котором говорил Гус при прощании. Пока не воспользуюсь. Утром. Или позже. Когда вернусь оттуда.

Я улыбнулся и загасил экран. Это ж надо, я уже могу не бояться собственной улыбки.

Собственной? Значит, чьей?

Сколько раз я повторял здесь, в этой кабине, подобные вопросы? Сколько раз я вдалбливал себе потом в голову, что они беспредметны? Особенно, в той конкретной ситуации, в которой я оказался.

Что, собственно, вызвало эту перемену? Улыбка Петра? Моя собственная улыбка? Или то, что я увидал в этой башне?

А если попросту прошло время, которое необходимо, чтобы я начал отдавать себе отчет в границах, до которых человек может двигаться безнаказанно, действуя наперекор собственной личности?

Не стоит к ним приближаться.

По крайней мере, пока.

Пойду проверю посты. Взгляну на записи, сменю барабаны с лентами. Вернусь, съем что-нибудь и отправлюсь спать. Сегодня впервые я засну так рано. И это не из-за того, что я закончил свое повествование, предназначенное для… Хватит об этом. Нет. Впервые за все это время мне просто спать хочется.

Я бросил взгляд в сторону пульта связи. Зеленый глазок, сигнализирующий о получении сообщения с Земли, мигал непрерывно. Не к спеху. Сегодня я уже не хочу ничем заниматься.

А может, чувствую, что я еще не готов дать ответ?