"Люди со звезды Фери" - читать интересную книгу автора (Петецкий Богдан)

5

— Больше кислорода! — распорядился Реусс.

Указатель перегрузок двигался до отвращения медленно. Его стрелка еле-еле дрожала.

Ракета стояла вертикально. Выбитая из своего русла река хлынула на равнину, но вода испарялась быстрее, чем приливала новая. Высокие деревья под нами раскладывались полукругом, звездообразно, словно расчищая для нас место. Взрытая огнем двигателя поляна приближалась. Я услышал скрежет амортизаторов. Толчок.

Там, на скалы, на соседней планете, Сеннисон садился несравненно чище. Но там было труднее. Здесь посадку совершил бы и ребенок.

Такие вот с нами дела.

На Четвертой были моря. И океаны. Горы, не ниже, чем на соседнем небесном теле. Прекрасные, приморские равнины, поросшие буйной зеленью.

Сеннисон опустился в глубине континента. От ближайшего озера место это отделяли десятки километров. Перед рекой он, в конце концов, капитулировал.

И то хорошо.

Мы выждали двадцать минут, после чего вновь заговорили стартовые дюзы. Тяжело, неуклюже, описывая носом неправильные круги, «Идиома» перебралась на огненном столбе на другую сторону реки, где вновь опустилась, так же скверно, как и в первый раз.

Сен выдвинул направляющие лифта и вызвал автоматы. Отдал им необходимые распоряжения, после чего повернулся к Реуссу:

— Мы задержимся здесь самое большее на несколько дней. Все это время вам запрещено покидать корабль. Даже на минуту. Жиль был прав, когда сказал, что было бы трудно начинать все заново…

— Хорошо, — ответил Реусс.

— Вы оставите им только… оставите им… — взвилась Иба.

— Не волнуйся, — резко оборвал ее Гускин. — Они получат все, что им потребуется.

— Мы могли бы угадать и похуже, — заметил я, выглядывая сквозь иллюминатор.

На противоположной стороне реки, в месте нашей первой посадки, автоматы уже приступили к работе. Оттаскивали стволы деревьев, поваленных отдачей, нивелировали территорию. Поляна росла на глазах. Через неделю-две выжженная трава отрастет, и это в самом деле окажется чудесным местечком.

Быстрый, но широкий поток, вода, поблескивающая на солнце серебряными искрами, небольшой, травянистый спуск к ней, и обращенная к реке подкова, окаймленная лесом. Не поймешь, то ли хвойные, то ли лиственные, эти деревья росли тесно одно к другому, переплетаясь в воздухе ветвями, напоминающими окаменевших во время схватки змей. На невысокий, сухой подлесок изредка падали лучи еще находящегося низко над горизонтом солнца.

Лес уходил до самого горизонта. А точнее, до того мета, где тоненькая фиолетовая линия позволяла догадываться о горах.

С нашей стороны реки деревья росли более редкими группами и больше походили на земные. Зато трава была здесь пышнее. Кое-где виднелись точки ярко-красных цветов. Их чашечки сильно вытягивались, образуя замкнутые, овальные шары. Мне сразу пришли на ум еще не распустившиеся тюльпаны.

Сам бы здесь с удовольствием остался.

Так я тогда подумал.

Дальше деревья совсем исчезли. Район начинал подниматься, переходя в волнистую возвышенность. До самого предела видимости уходили пологие, поросшие травой холмы. С этой стороны горизонт не ограничивали никакие горы. Настоящий рай для человека, который любит открытое пространство. И ездит верхом. Я не имел ничего против такого пейзажа. Почти все планеты, которые мне до той поры приходилось патрулировать, были невыносимо каменистыми.

— Посидите здесь минутку, — бросил Сеннисон и поднялся. — Пойду подберу место под склад.

Автоматы разделились на две группы. Одна все еще продолжала разравнивать участок, приступая к трамбовке опор для ограды. Вторая образовала что-то наподобие змеи, вдоль которой потекли материалы и припасы, выгружаемые из хранилищ «Идиомы».

— Гус останется, — сказал я и встал. — Думаю, что пора проверить тех… Пусть тоже побеседуют с автоматами. Все-таки, теперь это будет их территория…

У меня не было ни малейшего желания открывать дверь в помещение гибернаторов. Но, рано или поздно, избежать этого не удастся. Гус и Сен вовремя припомнят, что это именно я поместил туда копии. Лучше уж сразу с этим покончить.

Я выведу их на поляну и пойду немного пройдусь. В одиночестве. Без того, чтобы каждое мгновение земля могла провалиться у меня под ногами, без того, чтобы что-нибудь взрывалось за спиной. Без людей, подлинных и скопированных. И без спешки.

Я влез в скафандр. После недолгих размышлений оставил шлем там, где он лежал, за креслом. Шлем мне не потребуется.

Я прошел через оба распахнутых настежь люка шлюза и выглянул наружу. Постоял с минутку, ничего не делая, потом вернулся, открыл дверь и, не заглядывая внутрь, сказал, чтобы они выходили.

Отступил на шаг и остановился лицом к шлюзу, загораживая собой проход в навигаторскую. На тот случай, если кому-то придет в голову заблудиться.

Первым показался Муспарт. Какая разница, который. Молча, я указал ему направление. Он измерил меня взглядом, потом отвернулся, поджидая остальных. Пропустил Нисю и Ибу, что-то пробормотал Реуссу, который кивнул головой в ответ, и сам направился к шлюзу. Може и второй Муспарт прошли мимо меня, словно я был воздухом. Последним снова был Може.

Я запер дверь и, держась в нескольких шагах сзади, пошел следом. Остановился у входа в шлюзовую камеру. Оперся спиной о край пластиковой двери и ждал.

Платформа лифта была предназначена для троих человек. У них не было причины торопиться. У меня — тоже.

Первыми наружу вышли женщины и Реусс. Прошло несколько минут, прежде чем платформа вернулась. На нее взошли Муспарт, Може и Муспарт. На пороге настежь раскрытого люка остался один силуэт. Може.

Я ждал. В шлюзе было сумрачно. На фоне овального пятна залитой солнцем голубизны его силуэт напоминал лучника с какого-нибудь старинного герба. Я попытался заглянуть в просвет между этим лучником и стенкой шлюза, но взгляд невольно возвращался к неподвижной фигуре, слегка наклонившейся вперед, так, чтобы ничто не мешало ему разглядывать открывающийся перед кораблем пейзаж. Платформа уже добрую минуту поджидала возле внешнего люка. Он не замечал этого. Снизу доносились приглушенные голоса. Он даже не вздрогнул, когда я наконец заставил себя оторваться от двери, прошел шлюзовую камеру и остановился позади него.

Я бы и несколько часов прождал, лишь бы не говорить.

Неожиданно он выпрямился. Его голова шевельнулась во тьме, на фоне стены. Он повернулся и сделал шаг в мою сторону, словно хотел подойти поближе. Это было невыносимо. Наши лица оказались одно напротив другого. Не дальше, чем на ширину ладони. Но глаза его оставались невидимыми. Хоть это хорошо.

— Только честно, Жиль. Хорошо? — Я почувствовал на губах его дыхание. И инстинктивно отклонился.

— В чем дело?

Я старался контролировать свой голос. Старался говорить как всегда.

— Вы когда-нибудь вернетесь? Вы или другой экипаж?

— Нет.

Он просил честности. Я не видел причин, по которым должен был бы ему отказать в этом. Скорее, наоборот.

Он подождал, словно желая убедиться, что хорошо расслышал. После этого «нет» любое следующее словно было бы равнозначно удару в лицо. По крайней мере, для одного из нас. Но, скорее всего, для обоих.

Я уже не ощущал его дыхания. И не услышал ни единого вздоха, хмыкания, ничего. Словно он перестал жить.

В конце концов он отвернулся. Его взгляд упал на платформу лифта. Он перенес тяжесть тела вперед и перешагнул люк.

Я встал боком к нему. Так было удобнее.

Нас не ждали. И разбрелись. Реусс направился к реке и остановился на берегу. Низко наклонившись, глядел на воду, словно мальчишка, выискивающий разноцветные камушки. Муспарт составил компанию второму Петру. Они стояли метрах в ста дальше и беседовали, указывая то на одну, то на другую точку в районе будущих построек.

Поначалу я не заметил Нисю. И лишь когда платформа опустилась совсем низко, я обнаружил ее опустившуюся на колени фигурку, наполовину скрытую травой. Упираясь левой рукой, она пыталась сорвать правой горсть растений, дергая за их прямые, жесткие стебли.

Каждый на свой лад начинает знакомство с новой планетой.

Може, тот, с которым мы ждали в шлюзе, так и не произнес ни слова. Прежде, чем платформа коснулась грунта, он соскочил с нее и пошел прямо вперед, к реке. Я направился за ним. Прошел несколько десятков метров и остановился, провожая его глазами. Он добрался до реки и задержался. Не обращая никакого внимания на Реусса, уставившегося на воду, поднял голову и начал осматривать поляну. Словно хотел удостовериться в том, чем там наши автоматы на самом деле заняты.

Я повернулся спиной к реке. Какое-то время простоял, переводя глаза с одного знакомого лица на другое. Никто из них не смотрел в мою сторону. Все производили впечатление полностью погруженных в собственные заботы. Дело обстояло лучше, чем я предполагал.

— Тут будет ваша база, — произнес я в пространство, махнув рукой позади себя. — Можете перейти через реку. Она мелкая. Потом, если захотите, автоматы построят мост.

— Сами знаете, чего захотим, — хмыкнул один из Муспартов. — Идемте, идемте.

— Сен! — крикнул я, приложив рупором ладони ко рту. — У тебя гости!

Он стоял посреди поляны и что-то втолковывал автоматам. Услышал мой голос и посмотрел в ту сторону, откуда он раздался. При виде копий лицо его приняло такое выражение, точно в самом интересном месте фильма неожиданно испортился свет. Я не мог отсюда видеть его лица, но мне это не требовалось, чтобы представить, как оно сейчас выглядит.

Стоя без движений, я наблюдал, как они переходили реку. Ни один из них даже не повернулся, чтобы хотя бы взглядом попрощаться с кораблем. Когда они оказались совсем близко, Сен повернулся и направился к самой отдаленной части поляны. Они послушно пошли за ним. Сен добрался до леса и остановился. Сделал знак рукой, чтобы они подошли поближе, и принялся что-то им объяснять. По его движениям я понял, что он рисует в воздухе карту будущих построек.

С исторической точки зрения момент был прелюбопытнейший. На поверхности планеты стояли существа, которые дадут начало новой космической расе. Искусственные. Может, и не в том значении, какое привыкли обычно придавать этому слову. Но дело не в словах.

И не в истории. Не мои это заботы. После нашего возвращения никто, понятное дело, даже не заикнется о копиях, о том, какую роль сыграли они в гибели одной из планет системы Фери, о том, что в той же системе их и оставили. Начальство издаст скромное распоряжение, запрещающее полеты в этот район. Остальное отправится в архивы.

Все ли на этом кончится?

Я не был бы человеком, если бы поверил в это. Рано или поздно, и пусть лучше — поздно, и очень бы хорошо — даже слишком поздно, ведя счет на поколения, человек вновь ступит на эту планету. И если не найдет другой причины, то приманят его сюда волны, излучаемые средствами связи. Ведь копии создают нормальную цивилизацию. Даже, если сами не захотят этого. Поскольку для этого в них слишком много от человека.

Интересно, как приветствуют людей потомки Реусса и прочих? Ниси?

Мысль о Нисе прервала ход моих размышлений. Если только подобные рассуждения, когда стоишь по колено в мокрой траве и смотришь на спокойное зеленое пространство, залитое солнцем, можно назвать размышлениями.

Я опять повернулся к реке спиной и пошел, куда глаза глядят.

Цветы, с высоты люка похожие на тюльпаны, изблизи должны были меньше нравиться. По меньшей мере, людям. Их лепестки оказались одеревеневшими, твердыми, словно вырезанными из камня. Стебли, не менее жесткие, покрывала какая-то лишенная аромата, маслянистая слизь.

Только деревья были настоящими. Как и те, на Третьей, они не имели листьев, а только небольшие, свернутые чешуйки, нередко образующие правильные шарики. Они издавали слабый, кисловатый запах, к которому можно было привыкнуть.

В случае необходимости человек может ко всему приспособиться. Кому об этом лучше знать, как не пилотам. Только вот пилоты об этом не говорят.

Я приближался к первым холмам. Не снимая темпа, преодолел пологий склон и остановился.

Пейзаж выглядел точка в точку таким же, как из кабины «Идиомы». Уходящие в бесконечность невысокие возвышенности, покрытые травой. Вдали виднелись микроскопические на таком расстоянии рощи деревьев. Казалось, что лес, а скорее — джунгли, установили для себя границу вдоль берега реки.

Я повернулся. Очищенная реактивной струей корабля и выровненная автоматами поляна существовала в качестве узкой просеки на зеленом фоне. «Идиома» — на фоне ее. Пузатая сигара, понемногу теряющая свой некогда белый цвет. После возвращения она пойдет на свалку.

Возвращение это не будет триумфальным. Задание выполнили. Но это, если разобраться, вполне нормальное дело. Привезем троих уцелевших. И все же — два человека погибли. И потерян корабль класса «Идиомы». «Анима».

— Хватит, — вслух произнес я. — А то еще расплачешься.

Плакать я не стал. Но всякая охота к прогулкам прошла.

Я возвращался иной дорогой. Наискось пересек равнину и вышел к реке в каких-нибудь полутора километрах выше места стоянки корабля.

Перебрался через реку, прыгая и балансируя на скользких камнях, и углубился в лес. Но быстро пожалел об этом. Подлесок был невысоким, но плотным. Ветви, твердые и пружинистые, как проволока, оплетали мне ботинки, цеплялись за застежки скафандра, и все без малейшего шума или шелеста. Я мог продвигаться вперед только ценой значительных усилий. После нескольких метров я вернулся и направился к поляне по самому прямому пути. На преодоление этой пары сотен метров у меня ушло полчаса.

Наконец, между ветвями и стволами деревьев начала просвечивать река. Я сделал еще несколько шагов и остановился на краю расчищенной подковы.

Меня ошеломили царящие на ней тишина и неподвижность. От людей, то есть от Сена и копий, и от автоматов не осталось ни следа.

Я сделал полшага вперед и посмотрел вправо, туда, где должен был находиться корабль. Он покоился на своем месте. Что меня насторожило, так это кучка людей, замершая метрах в пятистах от его амортизаторов. Они стояли неподвижно. И лица у всех были повернуты в мою сторону.

Я уловил какое-то движение на панцире ракеты, сразу же под ее носом. Медленно, словно и с нарочитой торжественностью, открывалась амбразура излучателя.

В моей голове промчалось множество мыслей сразу. Я понял, что они хотят расширить участок под строительство. Очевидно, они пришли к выводу, что поляна с ее теперешними границами окажется для них тесной. Но Сен больше не станет трогать «Идиому». Он решил добиться того же другим способом.

Я подумал, что это моя ошибка. Нельзя подходить к кораблю, находящемуся на чужой планете в состоянии готовности, так, как я это сделал. Без оповещения. Они видели, что уходил я в противоположную сторону.

И еще я подумал, что ни в каком случае не могу оставаться там, где стою. Это значит — оставаться в живых.

Ни о чем другом подумать я не успел. Поднял ногу, чтобы сделать поворот, и в тот же момент меня ослепило солнце. Солнце, которое оказалось у меня под веками и внутри черепа.

Два часа. Достаточно.

Через шесть часов я войду в шлюз. Нацеплю скафандр и проверю аппаратуру ракеты. Одного из тех разведывательных корабликов, в которых для человека остается ровно столько места, чтобы дышать.

Я доберусь до компа.

И чем же займусь потом?

Может, начать экспериментировать. Выискивать новые комбинации систем автоматической связи. Или управления. Например, в живых организмах.

Нет. Какая разница, чем я займусь. За что бы я ни взялся, это ничего не изменит. Это вопрос пригодности. И потребностей. Процессов приспособления.

О каких же процессах такого типа рассуждать мне, одинокому обитателю мертвого куска материи, оставленному здесь на время одной-единственной жизни?

Даже не «оставленному». Я сам этого захотел.

Тишина.

В тишине, одиночество — вопрос только времени.

Через шесть часов я окажусь в обществе подобных себе существ. Проведу там половину дня. Сброшу скафандр, шлем, пройдусь по траве. Подставлю лицо солнцу.

Одиночество означает так же все то, что тебе не удается высказать. И не только копиям.

Да и вообще могу ли я им что-либо сказать?

Хватит. Этим мы займемся в надлежащее время.

Я встал и подошел к экрану. Надавил клавишу. Обвел глазами постройки. То ли мне кажется, то ли сегодня и в самом деле световых точек меньше, чем обычно? Раз, два… пять. Маловато. Но я не помню, сколько их было.

Башня лаборатории тонет во мраке.

Я отошел от экрана и высветил индикаторы на пульте компьютера. Мне не показалось. Башня поднялась на полметра.

Их дело. Они — у себя. Могут делать, что заблагорассудится. Кроме того, что пытаются делать таким образом, чтобы я не узнал об этом. Кроме отключения света.

Если так пойдет и дальше, то все то, что я вдалбливал себе и другим, оставаясь тут, окажется правдой.

Во мне вновь проснулась враждебность. И раздражение.

Что же такое сказал Гускин, тогда, в кабине «Идиомы»? Помню, он стоял тогда у иллюминатора и наблюдал за копиями, которые заканчивали установку ограды. Кажется, я намекнул ему на то, какие чувства они во мне вызывают.

Вот. Вспомнил.

«Интересно было бы дознаться, то ли те, из океана, всадили им этакий синтезированный инстинкт агрессивности, то ли путем стимуляции развили нечто такое, что и без того сидит в каждом из нас…»

Он произнес это вполголоса, даже не глядя в мою сторону. О копиях он думал… или обо мне?

Обо мне? Интересно, о ком это?

Бред. Порочный круг.

Теперь требуется проспать эти шесть часов. Рано утром я во всем убежусь собственными глазами.

Я отключил аппаратуру и направился в спальню.

Круги. Бесконечное количество разноцветных, вращающихся кругов. Они уменьшаются с расстоянием, образуя как бы конус, вершина которого теряется вдали.

Посередине этого конуса стройность колец ломается, они расплываются, образуя очертания лица. Женского лица. Немолодой женщины. Я должен знать ее. Я вне сомнения не один раз ее видел.

Меня охватывает спокойствие. Лицо теперь совсем близко.

— Жиль, — чей-то шепот слышится с расстояния, даже еще большего, чем до вершины вращающегося конуса.

Но этот голос — не женский.

Открываю глаза.

Я уже сталкивался с таким дымом. Со стеной дыма. Дело тогда было… не стоит. Но в чем-то дело тогда было.

Только тот вот дым был черным. Теперь я это знаю наверняка. Этот напоминает скорее туман. Этакое белое полотно, наброшенное утром на реку.

Река?

Я напряг зрение. В тумане что-то замаячило. Лицо Реусса.

На мгновение опустил веки. Только теперь почувствовал, что мою голову охватила невыносимая жара. Словно кожа осталась холодной, зато кости черепа раскалены докрасна.

Хотел дотронуться до головы, убедиться, так ли все на самом деле. Но рука упала.

— Лежи спокойно, Жиль… — сказал Реусс.

«Лежи спокойно…» Где я это слышал? Сейчас. Голос Гускина. Да, Гус. Когда ему требовалось, чтобы тот, к кому он обращался, в самом деле лежал спокойно. Это было не на базе. Не во время полета.

Знаю.

Хотя предпочел бы не знать. Он говорил как раз ему. Реуссу. И даже помню, при каких обстоятельствах.

Я решился на усиление. Поднял руку и провел пальцами по голове. Она была шершавая. И холодная.

Но не кожа. Бандажи.

И я уже знаю, что не смогу узнать это лицо, черты которого все еще виднеются в обрамлении быстро бегущих колец. И что это означает непорядок. Чувствую, я должен знать, кому оно принадлежит.

Услышал тихое гудение. Так шумят лампы под током. Откуда тут такие лампы?

Стихло. И тогда я вспомнил все остальное.

— Да, это бандажи, — произнес голос Реусса. — Несчастный случай. Тебя пришлось оперировать.

Единственное, что меня тогда по-настоящему интересовало, так этот голос. Кто ко мне обращается. Оперировал. Ясно. Реусс биохимик. Его копия тоже.

Я открыл рот, но не смог произнести ни слова. С трудом откашлялся.

— Уже летим? — задал я вопрос, как мне казалось, сатанински коварный.

— Нет, — быстро ответил он. — Ждем, пока ты придешь в себя.

Я подтянул колени и оттолкнулся ступнями. Мои плечи поднялись немного выше.

— Подожди, — сказал Реусс, — я помогу.

Я сел. Туман разошелся. Со всей отчетливостью перед моими глазами вырисовалась кабина «Идиомы». Реусс, сидящий на полу, возле раздвинутого кресла. И еще кое-что.

Мое тело оплетали жгуты проводов. Шли вдоль головы. Я чувствовал их на плечах, на грудной клетке, на желудке. Мне пришлось увидеть их, чтобы почувствовать.

Они спускались с кресла и разделялись. Часть исчезла в нише, в которой размещалась диагностическая аппаратура. Другая же часть…

— Не волнуйся, — быстро сказал Реусс, — Я тебе все объясню. Только не сразу.

— А когда? — спросил я. Я уже полностью очнулся. И чувствовал себя на редкость хорошо. Меня охватила какая-то странная приподнятость. Словно я не мог понять, о чем именно должен думать. Точнее — совершить выбор из бесчисленного количества фактов, которые были запечатлены в моем подсознании.

Какое-то время он не отвечал. Размышлял. Наконец — кивнул. И пробормотал:

— Хорошо.

Я хотел поблагодарить его, что нашелся повод для одобрения, но что-то меня удержало. Я подумал, что у него могут быть свои соображения. Странно. Ничьи соображения мне до сих пор не мешали. Вопрос стиля. Если кому-то недостает чувства юмора, это его личное дело. Какая-то правда, видать, содержится в том, что болезнь изменяет человека.

У меня горячка. Однажды, еще пацаном, я разбился вместе с похищенным мной тайком жиролетом, через несколько дней после операции на меня находило в полусне именно такое ощущение потерянности в пространстве без измерений, в глубине которого нарастало что-то непередаваемо грозное, чего ни в какой мере я не смог бы ни определить, ни описать. Если и теперь, после стольких лет, меня подкарауливает то же самое, это значит, что я устроил с собой штучку еще почище, чем тогда. А помню, что медики тогда чувствовали себя не очень-то уверенно.

Разбился? Я разбился?

Сколько я себя помню, мне ни разу не приходило в голову, чтобы похитить жиролет. И меня ни разу не оперировали. По крайней мере, до того момента, пока этот вот тут мной не занялся.

И что самое важное, я полном сознании. Речи быть не может о каком-либо полусне или прочих галлюцинациях.

Внезапно ускользающая дорога. Дерево. Проскакиваю над какими-то кустарниками, над забором, давлю на тормоза… удар. Я чувствую его до сих пор. Боль, пронзающая позвоночник, ребра, боль, вынуждающая к движениям, которые невозможно сделать. И тишина, из которой проступают лица… сколько их?

Что они со мной сотворили?

У меня горячка. Я не сошел с ума. Существует логическое объяснение. У меня горячка.

Я считаюсь счастливчиком. Прошел курс пилотажа, и даже первый стажировочный срок на базе без малейшей аварии. Ни разу даже не сломал ничего. Да, я считаюсь счастливчиком. Меня прозвали «Кибернетический Жиль…»

И называют еще как-то. Могу вспомнить, если напрягусь. Но что-то плохо у меня получается. Правда, в самом деле горячка.

Не помню. Нет ли здесь какой-либо связи между этим и тем лицом, которое я в первый раз увидел на фоне кружащегося цилиндра?

Кибернетический Жиль. Да, теперь я припомнил. И понять не могу, чего еще ищу. Что пытаюсь поймать. Ничего другого нет. Никаких позабытых слов. Никаких лиц.

— Ты вышел из корабля и направился в сторону гор, — слышу голос Реусса. Закрываю глаза. Крепко зажмуриваю веки.

И не выдерживаю.

— Когда это было?

Он нахмурил лоб. С минуту внимательно разглядывал меня, неожиданно насторожившись.

— Не перебивай, — попросил наконец. — Расскажу все по порядку…

Хотел пожать плечами, но мне это не позволили оплетающие все тело провода.

— Когда? — повторил я. Теперь мой голос прозвучал лучше.

— Две недели назад. Точнее — шестнадцать дней…

Я задержал дыхание.

— Не волнуйся. Тебе нужен покой…

Опять. Честное слово, с меня этого достаточно.

— Я помню, что было, когда я пошел к холмам, — заявил я. — Помню, как я оттуда возвращался и когда. Помню, что Сен послал мне навстречу букетик фиалок. Меня интересует, что дальше. А прежде всего, что вы делаете вот с этим? — я указал на второй жгут проводов, точнее, на то место, где они исчезали из поля зрения. Местом этим была приставка стимулятора. Они задействовали аппаратуру. Влияли на напряженность полей вокруг моей нервной системы. И не только. Также — на функционирование центров мозга. О стимуляции я знал побольше, чем любой из них. Поскольку был кибернетиком. Узнающим автоматическую корректировку. Более чем узнающим.

В ту минуту, однако, я не смог отыскать в себе прежнего уважения к аппаратуре и ее возможностям. И не потому, что был подключен к ней. Я чувствовал, что мог бы найти немало аргументов против той позиции, которую совсем недавно занимал в этом вопросе. Странно.

Может, наконец, перестану я удивляться.

— Ты помнишь больше, чем тебе кажется, — хмыкнул Реусс. — Ты никогда еще столько не помнил. Тем не менее, позволь, я договорю. И не перебивай.

Он выпрямился, глубоко вдохнул и расстегнул рубашку на груди. На нем был легкий, продуваемый комбинезон, какие мы носили на базе в часы, свободные от занятий.

— Автоматы наводки, как ты знаешь, имеют вмонтированную блокировку безопасности. На тот случай, если на линии огня окажется человек. Твоим несчастьем было, что ты стоял под деревьями. Однако, на какое-то мгновение, очевидно, выступил. На долю секунды, но автомат что-то заметил. Если бы не это… — он замолчал.

Я спокойно слушал.

— Сигнал, посланный излучателю, уже нельзя было остановить. Это же тысячные доли секунды. Автомат все же успел изменить угол прицела. Поток пошел вверх. Мы это видели. Сперва мы даже подумали, что с тобой ничего не случилось. Упал, но мог сделать это и умышленно. Или от воздушной волны. И сразу после этого рухнуло вырванное с корнями дерево.

Дерево. Прилететь в чужую планетную систему, высадиться на тихой, зеленой планете и позволить придавить себя падающему дереву. Я не мог рассчитывать ни на что более забавное.

— Комбинезон не позволил раздавить твое тело. Только… — он запнулся. Я ждал.

— Ты был без шлема… — выговорил он. — Твоя голова…

Ага. Получил по голове. Это многое объясняет.

— Оперировал? — спросил я.

Он кивнул.

— Что за операция?

Он встал. Обошел возле кресла, на котором я лежал, и наклонился. Но не смотрел мне в глаза.

— Возьми себя в руки, Жиль, — сказал он таким тоном, каким обращаются к ребенку. — Твое состояние… короче говоря, я мог только одно. Попробовать пересадку. Это удалось. Ты будешь совершенно здоров. Ты уже здоров, — быстро добавил он. — Тебе просто надо набраться сил.

Я окаменел. Моя раскаленная голова стала холодной, как лед. По спине пробежали ледяные мурашки.

— Мозг, — прохрипел я.

— Да. Но тебе не о чем тревожиться. Это делается химически, ты же знаешь. У вас здесь превосходная аппаратура…

— Не оправдывайся, — сказал я.

Тон моего голоса должен был его насторожить. Он посмотрел на меня иначе, чем до этой минуты.

— Послушай, Жиль, — произнес он. — Мы прикидывали, говорить ли тебе об этом. И когда. И решили, что ты должен знать правду. Причем, сразу. Какое-то время тебе придется иметь дело, как бы это назвать… с мысленными иллюзиями. Будут появляться образы, для тебя непонятные. Люди. А это может довести человека до чего угодно. Если он не понимает, в чем тут дело. А так ты справишься с собой без труда. Тем более, что протянется это сравнительно недолго…

— Чужая память? — спросил я. И сам удивился, как холодно это прозвучало.

— Что-то в этом духе. Ты не специалист, но, наверно, слышал, что раньше об этом думали. Некоторые суеверия, какие-то наиболее иррациональные предрассудки сохранились у людей до сих пор. Знаешь же, как это бывает…

Я знал.

В любом случае, вот уже несколько минут. Только это оказалось не знанием, а всего лишь «суеверием». Я суеверен. Так, по крайней мере, случится, если я не восприму того, что он мне намерен сказать, с безразличием человека, читающего рекламу пасты для зубов.

— Пересадка мозга, — продолжал он, — считалась равнозначной пересадке личности. Разумеется, до того, как начались эксперименты. Явная чепуха. Личность — это нечто большее, чем один-единственный орган, пусть даже такой, как мозг. Огромную роль играют, к примеру, нейроны. А они рассредоточены чуть ли не по всему организму. Но оставим это. Ты на сто процентов остался собой, Жиль. Сам в этом убедишься… через некоторое время. Но ты должен знать. Эти неясные образы… мысли, обрывки воспоминаний, чужеродные твоему прошлому, все это может серьезно задержать процесс привыкания. И даже довести до психоза. Поэтому мы не имели права молчать.

С ними все в порядке. А с Реуссом — в особенности. Я должен это понять.

— А моя память? — спросил я. — Откуда она взялась?

— Как это откуда? — переспросил он. Ему бы на сцену. Удивление в его голосе прозвучало чуть ли не подлинным.

— Отвечай, — рявкнул я.

— Это твоя и только твоя память. Каждый человек помнит свое прошлое, — убежденно заявил он. — На всякий случай, но уж воистину ради перестраховки, запрограммировали автомат… ну, рассказали то, что о тебе знаем. Главным образом Гускин и Сен. Я предложил использовать модуляцию. Тебя соединили с компьютером, в котором были записаны сведения о тебе, и еще раз — на мозговые поля. Пока ты спал…

— Хватит, — сказал я. — Хватит.

Он замолчал.

Теперь я уже никогда не узнаю, кем я был на самом деле. Пока я спал, они могли запихнуть мне в голову все, что хотели. Что было необходимо для того. Чтобы я поверил, что и в самом деле являюсь Жилли, которого они прозвали «Кибернетический Жиль»… Хотя, теперь меня вряд ли станут так называть. «Технарь» не позволит. Этот станет носиться со мной как с ребенком. Точнее, с двумя детьми…

Я приподнялся на локтях. Более подходящим было бы выражение «рванулся вперед», если бы не мое состояние и не эти идиотские кабели.

— Реусс!

Он глянул на меня и мгновенно отвернулся. И словно сжался.

— Реусс, посмотри на меня, — произнес я резко.

Послушался.

— Откуда взялся донор?

— Мозга? — спросил он чуть погодя. Лицо у него было белее полотна.

— Нет. Искусственной челюсти.

Он вздохнул. И опять опустил глаза.

— Твое состояние, — произнес вполголоса, — требовало быстрых действий. Если бы мы промедлили еще десяток минут…

— К чертям ситуацию! Откуда взялся донор?!

— Это не я… — выдохнул он. — Мы обсудили…

— Реусс!

— Это только… копия. Пойми, Жиль. Сам прикинь, — он говорил все быстрее и быстрее, — представить, что дело касается кого-то другого, а не тебя. Что ты располагаешь выбором, человек — или этот… искусственное создание, вдобавок дефектное. Что бы ты сделал? Только честно, Жиль?

— Заткнись, — прошипел я. Моя голова упала на подушку. Перед глазами вновь закружился конус из разноцветных, уменьшающих с расстоянием колец.

Прошло добрые десять минут, прежде чем я смог хоть немного соображать. И сказать:

— Кто?

Его уже не было возле меня. Он стоял у стены, повернувшись лицом к иллюминатору. Голос его доходил словно из пространства, окружающего место посадки ракеты.

— Може. У него не было прототипа… сам знаешь.

— Тогда не было, — прошептал я.

Выбрали Петра. Выбрали его, поскольку не было подлинного человека, наделенного его памятью. Реусс — специалист. Он знает, что я не приобрел качеств своего донора. Это не помешает, что он предпочитал не иметь рядом с собой двоих человек с одинаковыми мозгами. Двоих, которые, к примеру, вернуться на Землю и остановятся перед своей матерью.

— Иди сюда, — сказал я.

Я был спокоен. Невероятно спокоен.

Он стоял надо мной. Какое-то время я смотрел ему прямо в глаза. Наверняка, он сделал бы многое, чтобы мне помочь. А потом убраться отсюда.

— Отключи это, — сказал я, указывая на концы кабелей.

— Не могу, — он покачал головой. — Еще какое-то время…

— Если ты немедленно их не отключишь, — я опять приподнялся на локтях, — я покончу с собой. У меня врожденный инстинкт агрессивности…

Он отступил на полшага. Но ничего не сделал.

Я подтянул колени и резко поднялся. Кабели ударились о поручни. Какое-то время я балансировал, пытаясь опустить ноги на пол. Мне это не удалось. Я свалился как парализованный.

— Ну, ладно, ладно, — пробормотал он.

Я наблюдал за его короткими, нервными движениями, пока он отсоединял кабели. Он был зол. Он, наверняка, был уверен, что занимается своим делом. А все остальные — не его забота.

Будь я на его месте, я бы думал точно так же. По крайней мере, до сегодняшнего дня.

Зашумел лифт. Звук оборвался. В коридоре послышались шаги. Я не смотрел в сторону двери, но знал, что это Сеннисон. За ним вошел Гус. Иба и Муспарт, скорее всего, отдыхали в помещении гибернаторов. Я надеялся, что им не позволяли покидать корабль. Хотя, какое мне до этого дело? Теперь-то?

— Как самочувствие, Жиль? — спросил Гускин веселым тоном. — Выспался наконец-то?

Да. Дел мне предстояло немало.

— Когда ты проснулся? — спросил Сен.

Это должно было прозвучать как вопрос руководителя о здоровье одного из его людей. Дьявол знает, о чем он на самом деле хотел спросить. Не очень-то он владел своим голосом.

— Довольно давно, — ответил Реусс. — Я ему рассказал.

Воцарилось молчание.

У меня перед глазами стояло лицо Петра. Широкое, с далеко расставленными глазами, светлое лицо. Скорее — пилота, чем ученого. Его почти белые волосы.

Если бы даже лицо это стерлось у меня в памяти, то у меня под рукой другое. Совсем рядом. На соседней полянке.

Може. Значит, это его детство я буду вспоминать как собственное. Его родных, дом в котором он рос, его приятелей. Во всяком случае, вспоминал бы, если бы они не поторопились так с аппаратурой. В теперешнем моем положении останутся только «неясные фрагменты». «Иллюзии». О чем еще говорил этот… мясник?

Меня охватила холодная ярость.

— Подойдите, не бойтесь, — бросил я в сторону дверей, от которых так трудно было оторваться Гускину и Сену. — Вы можете не бояться, — повторил я. — Я еще пока слабый.

Реусс умоляюще посмотрел на них. Словно чувствовал за меня ответственность. Этого мне только не хватало.

— Возьми Реусса, к примеру, — процедил я. — Посмотрите-ка на него. Расселся тут, словно ничего и не произошло, с лицом озабоченной нянюшки, и все время растолковывает, до чего же мне хорошо живется на этом свете. А по сути дела, чем я лучше тех, из океана? Не знаете? Я тоже не знаю. Зато я могу вам сказать, чем я их хуже. Они использовали людей. А сами не убивали. Где он?

Они продолжали молчать. Наконец Гус сделал несколько шагов и встал так, чтобы я мог его видеть.

— Кто?

— Не строй из себя ребенка, Гус. Може. Что вы с ним сделали?

— То, что всегда делается в таких случаях, — ответил от дверей Сеннисон.

— Холмик на поляне? Кого ты пошлешь туда на этот раз, Сен? Меня? Или того, с фермы? Мы оба осиротели в равной степени. Он утратил сиамского близнеца, а я — тело. Ведь это мое тело лежит там, на цветущей полянке. Может, правда, вы его бросили в реку. Есть тут рыбы? Реусс, — я повернул голову, — ты же слепец, что касается гидрологии. И даже океанографии. Скажи, водятся тут рыбы?

— Перестань, Жиль, — тихо произнес Гускин. Он какое-то время постоял надо мной, потом кивнул головой и уселся в ногах кресла. — Я вовсе не утверждаю, что тебе хорошо на этом свете. И можешь сходить на его могилу. Я точки зрения медицины мне не следовало бы этого говорить, но я бы сходил. Если бы я был тобой. Я бы сходил и подумал. Ты можешь выбирать. Там мог лежать и я, и Гускин, или Може. Но не тот Може, которого ты помнишь по базе. Который прилетел с Земли. Я не хочу, чтобы ты отвечал мне. Не делай этого: прошу тебя. Иди туда и подумай. Потом поговорим. Если, разумеется, у тебя будет такое желание.

Он замолчал.

— Хорошо, Гус, — сказал я. — Не стоит истериковать. В этом ты прав. А теперь сделай для меня услугу. Представь, что ты — это я. Что то, о чем ты говоришь, тебя касается. И это ты стоишь там, над могилой. Стоишь и ничего не знаешь. Не знаешь, кто ты такой. Не знаешь даже… человек ли ты. Ну, Гус?

Тишина.

— Я просил тебя об услуге. Что же ты молчишь?

Он вздохнул. Медленно покачал головой. Но все время, не отрываясь, смотрел мне в глаза.

— Я тебе отвечу: не знаю. Я не могу представить себя в такой ситуации. Думаю, этого никто не может, пока с ним такое не приключится. Я знаю, что тебе хотелось чего-то большего. Но ни на что другое я не способен. Могу только сказать, что очень хотел бы тебе помочь. Сам знаю, что это невозможно. И не думай, что мне это было легко. Всем нам. Если ты так думаешь… то…

— Не надо, Гус, — перебил я. — Не продолжай. Это первые человеческие слова, которые я услышал после пробуждения. А не какие-нибудь байки для благовоспитанных детишек. Спасибо тебе. Но не говори больше ничего. Не станем этого портить.

— Есть еще одно дело, которое мы принимали во внимание, — заговорил Сеннисон. Он вышел на центр кабины и уперся взглядом в комбинезон Реусса. — Твое отношение к копии. Не то, чтобы это перевешивало, но в первую очередь мы думали о тебе. О том, что ты скажешь, когда узнаешь. И мы припомнили… Жиль, ты ведь сам доказал, что они — не люди. Сам голосовал за то, чтобы их здесь оставить. Они вызывали у тебя отвращение… слепой бы заметил. Короче говоря, мы не думали, что у тебя начнутся сомнения…

— Можешь сделать для меня одну вещь, Сен? — сладенько поинтересовался я.

— Слушаю.

— Уберись отсюда.

У меня не будет сомнений! Разумеется. Что может быть проще, чем все свалить на меня. Словно это я уговаривал их оставить копии за пределами Земли. В конце-то концов, копии могут проваливать ко всем чертям. Но я? Что будет со мной? «Думали только о тебе». Ничего себе. И кто это говорит!

— Убирайтесь все, — сказал я, повернувшись спиной к кабине. — Я хочу спать.

— Может, ты бы хотел, чтобы мы перенесли тебя к тем? В гибернаторе тебе было бы удобнее. И спокойнее.

— Я остаюсь здесь, — буркнул я. — Спокойной ночи.

И тогда мне впервые пришло в голову, что я в самом деле остаюсь здесь. И что это единственное, что я могу сделать.

Вечером я все же покинул навигаторскую. Сталось тесно. Вернулись Иба и Муспарт. Реусс устроился на моем обычном месте, а Сен заснул возле пульта управления, повернувшись ко всем спиной. Гус остался на дежурстве. Он нес его внизу, за рекой, вблизи строений.

Я не воспользовался помещением гибернаторов. Занял нишу, в которой помещалась диагностическая аппаратура. Там было ровно столько места, чтобы всунуть туда кресло, пришлось только немного приподнять спинку.

В навигаторской стояло тишина. Люди молчали. Может, они в самом деле спали? Меня это не касалось.

Сам я не сомкнул глаз. Думал. О такой ситуации говорят, что в ком-то «созревало решение». В моем случае это было ложью. Если даже я что-то и прикидывал, то основное было решено. Впрочем, вся эта мыслительная деятельность имела весьма смутные формы.

Я в первую очередь решил, что больше не поддамся ни на какие обещанные Реуссом «иллюзии» и «обрывки воспоминаний». Покончил с прошлым. Думать о том, что делаю, что чувствую, что буду делать и что буду чувствовать. И только об этом. Я успокоился уже настолько, что впору зауважать себя самого. Если подумать как следует, то жалеть не о чем. Из достаточно многочисленного семейства я один вырвался за пределы солнечной системы. Они не воспримут слишком болезненно отсутствие среднего брата. И среднего сына. Что же касается друзей… то что ж. Не зря же носил прозвище «Кибернетический». Трудно испытывать любовь к автоматам. Людей, с которыми я был близок, я мог бы пересчитать на пальцах одной руки. Даже если бы мне ампутировали больше, чем половину этих пальцев.

О чем я минуту назад думал… О прошлом. О том, что не буду уходить памятью в прошлое, за пределы того дня, когда на меня, стоящего на краю поляны, обрушилось солнце. Я сказал себе, что могу полагаться на собственное слово. Могу себе доверять…

Я позабыл об одном. О пустяковине. Тоже связанной с доверием, если немного подумать.

У меня в ушах прозвучали мои же собственные слова. «Вы предпочли стрелять по существам, которые не сделали вам ничего плохого, вместо того, чтобы пойти с нами поздороваться. Со спасательной экспедицией. Я против вашего возвращения на Землю».

Тогда я говорил гораздо больше. Сен и Гус признали мою правоту. Довольно об этом. Я был прав. И правота эта не изменилась. Копии остаются здесь.

Но все, что я тогда сказал, теперь распространяется и на меня. Мой мозг точно такой же, как и у них. Не такой же. Тот же. Мозг, созданный чуждой расой для своих нечеловеческих целей. Даже если это точная копия человеческого мозга, в нем произведены некоторые изменения. Благодаря этой модификации мозг этот приказывал Петру убивать.

Я поднялся из кресла. Я чувствовал, что меня обливает холодный пот. Раздражение, с которым я воспринял слова Сеннисона. А до этого — Реусса. То, что я не смог с ними разговаривать. Ни спокойно подумать.

Кто я? Что я могу от себя самого ожидать? Что я еще сделаю?

Я бессильно опустился в кресло. Посмотрел в сторону тонущей во мраке кабины.

Меня охватил страх. Невозможно, чтобы они об этом не подумали. Если они не спят, то не оттого, что размышляют о том, что натворили. Они боятся меня. Присматриваются. Следит по крайней мере один из них.

Высоко поднимая ноги, на цыпочках, я подошел к краю ниши. Оперся спиной о стену и замер.

Неожиданно у меня промелькнула мысль. Я совершил ошибку, не согласившись перебраться в помещение гибернаторов. Там есть нечто, чем мне следовало заняться. Теперь. Немедленно.

Я скользил взглядом с одной неподвижной фигуры на другую. Кто из них спит на самом деле? Кто из этих немых, черных силуэтов бодрствует? Может, они уже заметили, что я поднялся из кресла и крадучись, словно зверь, пробрался сюда? Может, за мной наблюдают из-под полузакрытых век? Сен? Реусс? Муспарт? Иба?

Меня охватила дрожь. Я прикусил губу. Вытянул перед собой руку и помахал демонстративно раскрытой ладонью.

Никто не шевельнулся. Тишина.

Я наклонился. К голове прилила волна раскаленного свинца. Так мне ничего не удастся.

Я отступил назад, потом присел на пенолитовый матрас. Маневрируя пальцами одной руки, сбросил мягкие, тренировочные туфли. Выпрямился. И почувствовал слабость. В висках у меня заломило, словно какая-то огромная птица билась о них крыльями.

Тишина.

Один шаг. Другой. Я должен проложить путь так, чтобы пройти как можно дальше от кресел. Иду. Они все еще сохраняют неподвижность. Дышать ровно, спокойно, словно и в самом деле спят. Может быть, и спят. В конце концов, кто-то же дежурит. Гускин.

Я подумал, что Гус может быть тут, за стеной. Или в помещении гибернаторов. Мне специально сказали, что он вне корабля, чтобы притупить мою бдительность. Или удостовериться, что я собираюсь сделать.

Я говорил о доверии к самому себе. Я! Это значит — кто?

Иду. Двери в коридор все ближе. Я мог бы уже коснуться их поверхности. Они открыты. Приглашают.

По сравнению с полумраком, царящим в кабине, коридор погружен в глубочайшую темноту. Но мне нет необходимости видеть, чтобы дойти туда, куда я хочу. На любом из наших кораблей я мог бы добраться куда угодно с закрытыми глазами. После стольких-то лет.

Эти двери закрыты. Осторожно. Замок обычный, магнитный. Надо коснуться клавиши. И придержать другой рукой. Они открываются быстро. Это можно услышать.

Теперь их надо закрыть. Я до последнего момента придерживаю дверь пальцами, чтобы не стукнула. Тишина.

Я в помещении гибернаторов. Делаю вслепую несколько шагов и нащупываю перед собой кресло. Мои движения становятся более плавными. Надеваю обруч. Проверяю провода, передвигая их в сжатой руке. Не сажусь. Из кресла я не смог бы задействовать аппаратуру. Теперь проектор. Он стоит, как я его и оставил, после последнего «сеанса». Никто его не трогал. Да и зачем?

Готово. Один короткий удар по клавише. Я почувствовал ее под черепом, но не обратил на это внимания.

Нет уже ни кабины. Ни темноты. День. Светит солнце. Вдоль русла реки двигаются слегка сплющенные шары. Один из них приближается, растет…

Ничего. Я ничего не ощущаю.

Стою и смотрю. Тогда, возле белой пирамиды, нас приветствовали точно такие же шары.

Именно, приветствовали. Сигнализировали.

До определенного момента. Пока не убедились, что имеют дело с людьми.

А теперь их планета пылает. Все еще пылает, несмотря на то, что ее поверхность уже утратила качества биосферы. Пространства, в котором может развиваться жизнь. Какая-либо жизнь.

Я почувствовал прилив злости. И пришел в себя.

Я злюсь…

Бредятина. Эта злость наилучшим образом свидетельствует, что я зря сюда приходил. Шары не пробуждают во мне желания убивать. Скорее — жалость. Если что и раздражает меня, так это люди. Те, которые воевали с ними. Из-за которых к нам отнеслись как к агрессорам.

Я подождал еще немного и выключил аппаратуру. Зажег свет. Теперь мне нет нужды маскироваться.

Что ж, это меня миновало. Я не получил дополнительный презент от копии, мозг которой забрал. Воспользовался только субстанцией. Сырьем. Без чуждого содержимого. С помощью стимулятора наполнил эту субстанцию собственной сутью. Человеческой. Личностной.

Минутку. А если это потому, что я сам до этого составлял программу? Что сам до этого инсценировал представление с диагностикой, компьютером и головизионным фильмом, привезенным с Третьей? Потому, что все знал до того, как подвергнуться эксперименту?

Мысль эта обрушилась на меня как глыба льда.

В коридоре послышались чьи-то шаги. Приблизились. Стихли. Я хорошо помнил. Двери бесшумно не открываются.

— Увидел свет… — начал было Гускин и замолчал.

Я повернулся к нему.

— Что ты тут делаешь? — спросил он изменившимся голосом.

Я покачал головой.

— Смотрю фильмы. Или нельзя?

Он долго молчал. Его взгляд задержался на моем лбу, с которого я не успел снять обруч, скользнул ниже, на крепления кабелей и переключатели, переместился в сторону компьютера…

— Жиль… — голос застревал у него в горле.

— Без сантиментов, — печально попросил я. — Мне от этого дурно делается.

Он не слушал. Быстро подошел и сделал движение, словно намеревался меня обнять. Остановился. Руки его опустились.

— Жиль, дружище… — выдавил он.

Это было больше, чем я мог вынести. Резким движением я сорвал обруч и отшвырнул провода. Отстранил его и пошел к двери.

— Подожди, — услышал его шепот. Я остановился, не поворачиваясь.

Бросил:

— Что еще?

И повернулся. Голос его прозвучал тоном выше.

— Два слова. Я никому не скажу, что тут застал. И что ты тут делал. Ведь ты же этого хочешь, так? — быстро добавил он.

Я кивнул.

— Еще что-нибудь? — спросил я уже более ласковым голосом.

— Да. Почему ты нам не веришь? Впрочем, шесть других — пример. Запомни, что я тебе скажу. Ты — пилот. На твоем месте я ожидал бы от тебя искренности. Я искренен.

— Да, — сказал я. — Тебе верю. Но ты тоже ничего не знаешь. Ничего, — повторил я самому себе, уже в коридоре.