"Люди со звезды Фери" - читать интересную книгу автора (Петецкий Богдан)

7

На этот раз я шел напрямик. Пилотировал сам. Отключил даже фонию на компьютере. Оставил только координационную сетку на экране. Как бы там ни было, этим коридором я шел в первый раз.

Над рекой я свечой пошел вверх и, не включая тормозных двигателей, ударил дюзами главной тяги. Корабль я удержал вертикально. Все шло как по маслу. Я опустился в метре, может, в полуторах, от центра круга, выжженного во время последнего старта.

Разумеется, они должны были поймать меня радаром. И уже несколько минут были предупреждены. Достаточно времени, чтобы спрятаться. Изобразить «обычный рабочий день». Слишком мало, чтобы замаскировать следы сегодняшней деятельности в «лаборатории».

И именно поэтому я был уверен, что застану их всех. Впрочем, впервые случалось, что я прилетаю, не предупредив, нарушая ежемесячное расписание рейсов, к тому же, через два дня после обычного визита. Такая неожиданная «инспекция» не предвещала ничего хорошего. Трудно, чтобы они думали иначе.

Я ошибался. На встречу со мной вышел один Може. Не к воротам. Он стоял посередине площадки и щурился, так как солнце светило ему прямо в лицо. Ждал.

Я приближался к нему неторопливо, поглядывая налево-направо, как человек, который заранее хочет, чтобы знали, что он прибыл, но не собирается ничего говорить. Во всяком случае, ничего приятного. Когда нас разделяло не больше пяти шагов, я остановился.

Сказал:

— Добрый день, Петр.

Впервые я обратился к нему по имени. Он принял это без содрогания.

— Опять тебя одного оставили? — спросил я. — Куда же все сегодня направились? К морю? Или до сих пор работают на поле?

Он не отвечал. На мгновение опустил веки, потом выпрямился и посмотрел мне прямо в глаза.

— При такой погоде дома усидеть трудно, — продолжал я. — Но у вас это нормальное явление. Так что?

Его левую щеку свела судорога. Лицо помрачнело.

— Значит, знаешь, — сказал он.

В этом не было ничего от раскаяния. Смущения. Ему не приходилось себя перебарывать. Он был просто зол, что я так ставлю вопрос.

— Догадался, что я там был? — спросил я. — Тогда уже?

— Какое это имеет значение.

— Для меня имеет.

— Нет, — ответил он. — Но что я еще мог подумать, увидев тебя сегодня. Хватив об этом, — добавил он и повернулся ко мне спиной. — Прошу. Они там.

И, не оборачиваясь, направился в сторону лаборатории.

Я хотел сказать ему, чтобы он подождал. Задержать. Но продолжал стоять молча, наблюдая, как он идет. Смотрел на его спину, неестественно прямую, словно она причиняла ему какие-то хлопоты.

Он был уже возле главного здания, когда сориентировался, что не слышит моих шагов. Остановился и оглянулся. Руки его опустились.

Я смотрел по сторонам. Кроме нас не было ни живой души. Обширная, залитая солнцем площадка, обнесенная оградой. За ней — стена леса. Со стороны реки — низко спускающаяся и тянущаяся в бесконечность голубизна.

Прошли добрые две минуты, прежде чем я шевельнулся. И сделал это как бы с сожалением. Атмосфера, которой я дышал на базе, была синтезирована согласно всем законам науки. Но это немного другое дело. Так же и экраны не заменяют собой пространства, а наилучшие химические осветители — солнца.

С людьми дело другое. Их не так сложно заменить автоматами. Кое-что об этом я знал.

Правда, уже не был в этом так уверен.

Я ни разу не посмотрел в сторону Петра. Шел прямо к столу, напоминающему скорее большую, широкую скамью. Взгляд мой был прикован к одному из стоящих на солнце кресел. Какое-то время между нами, казалось, не было ничего общего. И лишь когда я уселся поудобнее, вытянув ноги во всю длину, он кивнул. Движение было быстрым, почти неуловимым, но я понял, что оно означает готовность к попытке найти общий язык. Но ни к чему большему. Я не считал, что этого было недостаточно.

В конце концов, он тоже подошел и остановился напротив меня, по другую сторону стола. Я указал на кресло. Он какое-то время меня разглядывал, словно стремился выиграть время, потом сел.

— Могу я задать тебе один вопрос? — поинтересовался я.

Он покосился на меня и нахмурился. Шевельнул головой. Он не был приучен к таким вступлениям. Я — тоже.

— Почему именно ты вышел меня встречать?

Он немного подождал. Надеялся, что я скажу еще что-то. Но я не спешил. Пока не спешил.

— Это тоже имеет для тебя значение? — спросил он без улыбки.

— В той же степени, что и для тебя? — подхватил я.

— Как хочешь, — хмыкнул он. — Мы беседовали с тобой позавчера. И подумали, что что-то осталось недосказанным, потому ты и здесь…

— А не осталось?

Он вздохнул, словно ему неожиданно стало больно. Расправил плечи и положил руки на стол.

— Слушай, Жиль, — спокойно произнес он, — меня не касается, что ты там думаешь о нас. Что мы — не люди и так далее. Кем бы я, однако, ни был, я не любитель играть словами. Я всегда был слишком серьезным для своих лет… — добавил он, дрогнув губами. Словно подумал, что улыбается.

Мой стиль, честное слово. Я не считал его наихудшим. Склонялся к теории, что он помогает людям сносить то, что я собираюсь им сказать.

Но, что хуже, он был прав.

— Может, я начал не наилучшим образом, — согласился я. — Но сам видишь, что я выступаю в новой для себя роли. Честно говоря, не только здесь.

— Да? — бросил он. — Скажи мне только одно: ты будешь сообщать на Землю?

Я не позволил ему ждать. Кивнул. Какое-то время он изучающе вглядывался мне в глаза, наконец, словно только теперь поверил, что я говорю серьезно, пожал плечами и опустил голову.

— О чем же ты в таком случае хочешь говорить? — проронил он.

— Об этом. Но не о Земле.

— Поскольку она не должна нас касаться?

Я стал серьезным. Шутки остались позади.

— Именно, — сказал я. — Это не значит, что вас это должно касаться меньше, чем меня. По крайней мере, — добавил я, немного подумав, — в данном случае.

И подумал, сказав это, что речь идет о простой вежливости. Сам не знаю, с чего мне это пришло в голову.

— Ты в самом деле так считаешь? — спросил он. В его голосе я уловил новую нотку. Словно он обнаружил во мне что-то такое, что его поразило. Но не сказал бы, что этого следует стыдиться.

— Ты считаешь, что кому-то из нас двоих может пойти на пользу говорить не то, что думаешь? — ответил я вопросом на вопрос.

Теперь он улыбнулся.

— Нет, — он покачал головой. — Что нет, то нет.

Шевельнулся в кресле. Глаза его стали чуточку менее настороженными.

— Мне нужен кто-нибудь на базе, на спутнике. Полетишь со мной? — спросил я неожиданно для самого себя.

Какое-то время он разглядывал меня так, словно хотел поинтересоваться, не сошел ли я с ума. Потом его лицо задрожало. Подбородок чуть выдвинулся вперед. Он стиснул губы.

— Я? — выдохнул он.

Я кивнул.

— Мало тебе… одного?

Теперь я чуть не дернулся. Но и сейчас я ничего не чувствовал. Он не мог вызвать во мне вражду. Или оскорбить.

— Не хочешь? — спросил я, словно ничего не произошло.

— Нет.

Это «нет» прозвучало как удар двери. Я согласно кивнул в знак того, что понял.

— Ты не улетишь отсюда, правда? — сказал я. — Никогда и никуда.

— О чем ты говоришь?

— А ты не догадываешься? — я сделал удивленное лицо. — Ни один из вас не покинет эту планету. Так ведь?

Он глубоко вздохнул. Помолчал какое-то время и вздохнул снова. Он явно расслабился. Так, словно скинул с себя плотно набитый рюкзак.

— О чем это ты… — пробормотал он.

— Ты ожидал чего-то другого?

Он помотал головой. И старательно разглядывал поверхность стола, словно обнаружил на ней свое собственное доисторическое изображение. Наконец, распрямился, уселся поудобнее, сложил руки на груди и посмотрел на меня.

— Может, ты хочешь туда пройтись? — предложил он.

— Попозже, — ответил я. — Верю, что отыскал бы более приятное занятие. Но ты, вроде, должен понимать, почему мне необходимо знать.

Долгое время стояло молчание. Солнце сильно припекало. В воздухе было так тихо, как никогда не бывает на Земле. В тот момент я понял, чего здесь не хватает. Насекомых. Какой-нибудь комар возле уха, надоедливая муха могли бы добиться, чтобы я расклеился окончательно.

Я не отводил глаз от его лица. Он снова опустил голову. Трудно сказать, чтобы им это не шло на пользу. Тот, например, кто сидит вот так, почти обнаженным, со сплетенными на груди руками, выглядит словно изваяние «отдыхающей силы».

Он пожал плечами. Не меняя позы, ответил вполголоса:

— Трудно об этом говорить. Особенно, с тобой…

Мне стало не по себе. Сами они об этом не говорили. Кто-то как-то брякнул, что из материалов, которые остались в их распоряжении, при соответственном программировании собственной продукции, можно построить даже корабль. Тогда они об этом промолчали. Но это не значит, что перестали думать. Пущенное в ход воображение работало. Наконец, кто-то заметил, что если сделать выемку внутри лабораторной башни, то там получилась бы идеальная монтажная шахта. Так все началось.

Он посмотрел на меня. Его лицо помрачнело. Прошло не так мало времени, прежде чем я понял, что это румянец.

— Тебе все равно не понять, — быстро заговорил он. — Тут… дело в возможности. Не для нас, — тут же предупредил он. — И не даже не для… следующего поколения. Но когда-нибудь… — он запнулся.

— Возможность? — тихо повторил я.

— Ты считаешь, что мы имеем право не давать такой возможности тем, кто придет после нас? То есть, для всех тех, для кого эта планета будет Землей? С ее историей, культурой и…последствиями? Для тебя это звучит наивно, но…

— Нет, — перебил я. — Продолжай.

— В чем в наибольшей степени проявилась динамика нашей расы? В преодолении пространства. В открытии пути к звездам. И в том, что мы научились идти по этому пути.

Он сказал «мы». «Наша раса». Не знаю, почему, но мне это доставило удовольствие.

— Мы хотим оставить им указатель. Скажем, модель. Когда-нибудь они построят настоящие корабли. Может быть, из-за этого им удастся легче? Может, мы сохраним для них несколько страничек нашей истории? Из тех, которые не для чтения детишек?

Я не спускал с него глаз.

— Нет, — сказал я. — И ты об этом знаешь не хуже меня. Они должны пережить свое. К тому же… вам не пришло в голову, что средние поколения, когда о вас уже никто не будет помнить, найдут для этого объяснения в меру собственных понятий? Что вместо основ астронавтики вы заложите просто… миф?

— Ну и что? — спросил он. — Мало у нас было мифов? О внеземном происхождении человека? О существах, прибывающих с неба на огненных облаках? О самых разных богах, бродящих среди смертных? Это-то как раз не очень людям мешало. Кто знает, может, если бы не эти мифы, мы бы только сейчас подготавливали первого человека к полету на Луну?

Он замолчал. Глубоко вздохнул и облизнул губы языком. Он был прав. О таких вещах говорить не стоит. Звучат они смешно и глупо. Но, наверно же, он не думал, что я тоже окажусь смешным и глупым, слушая, как он говорит мне одно, а думает о своем.

— Есть еще одна вещь… — заметил я негромко.

Его глаза блеснули. Он бросил на меня короткий взгляд и опустил голову. Прошло, наверно, с минуту, прежде чем до меня вновь донесся его тихий голос:

— Об этом ты тоже хочешь говорить? — спросил он.

Да. Я хотел об этом говорить. Ничто не интересовало меня сейчас в большей степени. Но я не мог. В любом случае, не должен был. Я покачал головой.

Это можно назвать по-разному. Дело не в словах. Тоска. Ностальгия. Дети строят из кресел автомобили и отправляются на них в большой мир. У взрослых есть карты Земли и Системы, любимые песенки, от которых наворачиваются слеза на глаза, головизионные сеансы, старые письма. А у взрослых вне Земли? Вне Солнечной системы? У тех, кто никогда в нее не вернется?

Им не хватало стимула, сигнала, пробуждающего воображение. Они хотели иметь ракету, глядеть на ее панцирь, на корпус, предназначенный для преодоления плотных слоев атмосферы, касаться его, бродить по кабинам. Затем, чтобы с помощью этого возвращаться на Землю. И не имеет значения, что дюзы корабля навсегда останутся холодными и немыми. Они и в самом деле будут летать на нем на Землю.

А мы боялись, что…

Хватит об этом. Что-то я должен сказать. Но ничего не приходит в голову. Я ощущаю пустоту в себе, мысли неожиданно потеряли опору. Мне не отделаться от впечатления, что все это — несущественно, что я тут делаю, что говорю, а прежде всего, что предшествовало ситуации, в которой я оказался.

Мы тут говорили, что им нельзя не давать шанса следующим поколениям. Что они не могут махнуть рукой на их историю, если это даже правда, даже если теория эта когда-либо себя оправдывает, речь, по сути дела, шла о другом.

Об этом я и хотел сейчас говорить. Об этом и только об этом. Какое мне дело до теорий. До будущих поколений копий и их забот. Всех этих преданий, мифов и тому подобной ерунды. Что мне, по сути, за дело до их тоски? Кроме того, что она пробуждает во мне самом. Сейчас только это имеет значение. И если для меня существует какая-либо возможность, помочь способен только он. Они.

Разве я не ожидал, что когда-нибудь дойду и до этого? Разве не на это надеялся, глядя на экраны, расставленные вдоль полукруглых стен базы на мертвом спутнике?

Как бы там ни было, я должен молчать.

Я встал, потянулся и движением головы указал на башню лаборатории.

— Хотел бы заглянуть туда… теперь, — произнес я с неприязнью.

Он поднялся, проворчал что-то невразумительное и пошел впереди.

Все, сколько их было, работали на дне выемки. Никто не прервал выполняемых в то время операций, когда я поднялся по лесам и начал разглядывать корпус. Може присоединился ко мне с некоторым запозданием и как бы с неохотой. Его они тоже «не заметили».

Я осмотрел все в деталях. Полистал чертежи и ознакомился с технологией. Похвалил метод монтажа и особенно отметил отделку кабин.

Не иначе вел бы себя инспектор, прибывший с базы на верфь на спутнике. Я принял к сведению, что ни один из них не был пилотом.

Он отвечал охотно. Через какое-то время зажегся и начал говорить об особенностях рассеяния дюз такого сечения. Указывал на простоту маневрирования. Должно быть, заметил мое удивление, так как неожиданно замолчал. Простоял какое-то время, словно собираясь шлепнуть себя ладонью по лбу, потом слегка качнул головой и улыбнулся. Но улыбка эта была не из веселых.

Я пробыл там еще с десяток минут, во время которых ни один из работающих внизу не уделил мне хотя бы кратковременного внимания, и направился к выходу. В первое мгновение я перестал видеть. Когда глаза освоились с белым сиянием Фери, я вошел прямо вперед. Миновал склад, главное здание, стол, словно готовый к возвращению земледельцев, и подошел к воротам. Только тогда остановился и подождал, пока он подойдет поближе.

— Возвращаюсь, — сказал я.

Он согласился движением головы.

— Это хорошо, — произнес он безразлично. — В точности перескажи им то, что видел. А когда вернешься…

Я замер. В том, что я говорил, в выражении моего лица не могло быть ничего, что дало бы ему право на такую интерпретацию. Или же..?

— Я возвращаюсь к себе, — произнес я с нажимом. — А утром буду снова здесь. Привезу несколько автоматов.

Прошло какое-то время, прежде чем он спросил:

— Зачем?

— Пригодятся, — бросил я.

— Хочешь нам помочь?

В его голосе не прозвучало той единственной нотки, звук которой мог бы принести мне удовлетворение. Никакого недоверия, удивления, смущенности.

— Посмотрим, — буркнул я.

Что я должен был посмотреть? Что это мне нужно больше, чем им?

Он долго молчал, рассматривая меня из-под прищуренных век.

— Ну ты и типчик, — пробормотал наконец без улыбки. — Жаль, что мы раньше не познакомились. Я хотел сказать…

— Я тоже, — перебил я. — Мне это еще раньше пришло в голову.

Повернулся и вышел за ворота. Он не провожал меня. Не знаю, стоял ли он еще там, наблюдая, как я перехожу через реку и приближаюсь к ракете, или же сразу вернулся к своим. Стартуя, я не видел под собой ничего, кроме полыхающего газа. Когда экраны просветлели настолько, что я мог обозревать всю территорию базы, на поляне не было никого живого.

Я захлопнул за собой люк шлюза и, не скидывая скафандра, направился к пульту связи. Подождал, пока компьютер подаст на экран изображение, и высветил послание с Земли.

«Подтверждаю прием результатов анализов. Данные интересны. Просим расширить диапазон зоны изучения и контрольных замеров. Гускин спрашивает, нет ли ничего для него. Шари.»

Я улыбнулся этой подписи. Шари. «Технарь», как говорили мы на базе.

Я мог представить, сколько часов он просидел с Гускиным и Сеннисоном, но особенно с Гусом, обговаривая «дело Жилли». «Кибернетического Жиля». С ним у них должны были возникнуть кой-какие сложности. Я прямо слышал его: «мне кажется, Реусс, что такие вопросы решаются иначе. Есть вещи, которые человек должен установить сам для себя. Необходимо ему оставить для этого время…»

Интересно, в свою очередь, если бы тогда, после пробуждения, мне немного оставили этого времени…

Зато потом у меня его было сверхдостаточно. И что больше, как я теперь это чувствовал, я не потратил зря ни одной минуты.

Я выключил аппаратуру и снова направился к шлюзу. Надевая шлем, вызвал автоматы. Они уже ждали меня, когда я вышел. Шесть черных, угловатых глыб, на середине невысокого спуска, освеженного слабыми лучами чужого солнца.

Именно, чужого. И пусть никто не говорит, что все иначе. Пусть даже оно дарило бы жизнь планетам в тысячу раз более прекрасным, чем Четвертая. И с более многообещающим будущим. Если только такое возможно.

Четвертая уже стояла над горизонтом. Огромная светлая плошка, более крупная и яркая, чем Земля, видимая с Луны. Похожая на шар из жидкого золота, небрежно брошенный на стену, выстроенную из черного мрамора. Но золота, смешанного с розовым. И даже со слабой, разведенной голубизной. До вечера мне оставалось еще несколько часов. Голубизна эта выглядела так, словно на фоне планеты было видно ее небо.

Автоматы гуськом семенили за мной, подгоняя темп под мои шаги. Эту самую шестерку я заберу с собой утром, отправляясь на эту сияющую напротив моего лица тарелку. Им не потребуется больше, чем несколько универсальных аппаратов, разве что более сообразительных, чем те, которыми их снабдила «Идиома».

Не знаю, когда я дошел до первого поста, снял крышку и сменил ленту. Потом я сел, опершись баллоном с кислородом и сумкой с аппаратурой о спину автомата, специально вызванного для этой цели, и занялся программированием. Мне придется перестроить всю аппаратуру наблюдения, один пост за другим. До рассвета я не управлюсь. Наверно, просплю потом весь день. И всю ночь. А потом возьму свой кораблик, автоматы, упакую необходимое барахло — и только вы меня тут и видали. Посижу с ними. В конце концов, — подумал я, — не могу же я оставить их с автоматами без надзора. Но это было несерьезно. И я даже не пытался себя убедить, что это не так.

Я изменил диапазон регистрации. Это я еще могу сделать. Если уж они взяли на себя такой труд, что пролистали предыдущие сообщения. Я перевел скорость перемотки ленты на минимум, установил дополнительные бобины. Так, чтобы этого хватило на месяц. Поскольку уже давно решил вывернуть наизнанку установленную самим собой гормонограмму. Это здесь я буду появляться теперь раз в месяц, чтобы выполнить то, что от меня ожидается. Остальное время я буду проводить с ними. Может, выберусь к океану?

Им я оставлю полную запись моей истории. Повести о судьбе экспедиции в систему Фери, в которой погибла земная ракета. Пусть они ее спрячут, скажем, в посадочном амортизаторе «корабля», который теперь строят. Если они действительно хотят из него сделать нечто вроде памятника человеческой мысли, запала, который должен воздействовать на грядущие поколения. Или, по меньшей мере, разъяснить им, что и как.

Пройдут века, десятки, или даже сотни веков, прежде чем дело дойдет до этого. Ближайшие поколения утратят знание о своем происхождении. У них не будут времени на историософические проблемы. Их жизнь будет наполнена работой по преображению планеты. Приспособлению ее для потребностей разумных существ. А также приспособлением собственной расы к галактической специфике системы, именно к этой планете, с ее богатой, но чуждой человеческому организму биосферой.

Неожиданно меня ослепила некая мысль. Я знаю, что сделаю. Предложу им, чтобы точно такой же корабль они выстроили здесь, возле моей базы. На лишенном атмосферы спутнике он будет в невредимости не сотни, а тысячи веков. И, вне всякого сомнения, дождется дня, когда на этом скалистом взгорье встанет нога представителя расы, заселяющей Четвертую. Но эта раса будет тогда уже достаточно зрелой, чтобы воспринять правду о своем происхождении. И сможет извлечь из нее пользу. Так же, как и изо всего, что обнаружит на моей теперешней базе, в дополнение к трансгалактическому кораблю.

Это ж хорошая мысль. И простая. Простая настолько, что, наверно, потому и пришла только сейчас в голову. В случае чего, я изменю только они фрагмент первоначального плана. История, которую написал, не стану брать с собой на Четвертую. Оставлю ее здесь. В случае чего, она даже заменит модель ракеты.

Наступила ночь. Чернота поверхности только там выступает на фоне небосвода, где видны самые крупные скопления звезд. Температура начала резко падать. И хотя аппаратура климатизации имеет сравнительно небольшой диапазон действия, я не чувствовал холода. Кончил с одним регистрирующим автоматом и не спеша направился к другому. Я был спокоен. Неверно сказать. Я обрел спокойствие. Такое, о котором и не думал, что оно может стать уделом человека. В любом случае, моим уделом.

Я останусь с ними. Буду ходить по траве, сидеть за длинным деревянным столом, смотреть на Петра и Нисю.

Я подумал о Гускине. Улыбнулся. Улыбнулся так, что мои щеки коснулись внутренней оболочки шлема. Бедный Гус. Интересно, в самом деле «Технарь» перестал его наконец-то шпынять. Сообщение говорило о чем-то противоположном. Разве что он сам…

Хватит об этом. Сейчас. Теперь я лечу на Четвертую. Там и останусь. По крайней мере, до поры, до времени.

Было бы неплохо прожить эти несколько десятков лет и прилететь сюда снова. В составе экспедиции, разыскивающей следы гостей из космоса. Выйти, как ни в чем не бывало, из корабля, с полным набором контактного оборудования, и отыскать собственную цивилизацию. Интересно, что пришелец с Земли обнаружил бы тут в свою очередь. Или при этом втором посещении обнаружатся реминисценции первого? Идущие глубже, чем внешнее сходство, которое, впрочем, в первую минуту будет для обоих немалым потрясением. А потом? Какие-то отдаленные сходства в языке, обычаях, эстетических категориях? Может быть, в искусстве? Отношению к ее роли формировании личности и общественной жизни?

Они должны справиться с одним. С таящейся в них, словно бутыль со сжатым газом, бациллой агрессивности. Поскольку, что бы я теперь не думал о копиях, это осталось. Факт, не зависящий от их воли, просто факт, на который не следует закрывать глаза ни им, ни мне. Это качество не может не породить эхо. Интересно, когда, в каком поколении, им удастся смыть этот новый первородный грех. Чем они за это заплатят. Мне пришло в голову, что на Земле на это потребовалось крайне много времени. Слишком много, если брать среднюю продолжительность жизни одного поколения. Может, у них это будет иначе?

Я опять улыбнулся. Причем тут Земля? Нас никто не изготовлял, никто даже не копировал, чтобы мы уничтожали других. Мы сами… минуточку.

Еще раз зазвучали у меня в ушах слова Гускина. Тогда, когда он говорил о происхождении. О том, что те, из океана, не привили копиям ничего нового. Попросту воспользовались готовым «материалом», развив лишь определенные скрытые в нем качества. Так что, может, в этой мысли о Земле есть крупица здравого смысла?

Я был уже у последнего поста. Закончил работу, захлопнул крышку и выпрямился. После нескольких таких часов у человека всегда возникает желание сорвать шлем, отшвырнуть к чертям баллоны и дышать полной грудью.

Скоро. Уже утро. Мне не придется об этом заботиться. Добрый десяток месяцев. За исключением того единственного из каждых тридцати дней, которые мне придется проводить здесь.

Я ускорил шаги. Я думал, что тоска их никак меня не касается. Но, если бы не она… если бы они нашли иную форму для ее выражения…

Я отослал автоматы и вошел в кабину. Разделся, умылся, после чего не спеша подошел к пульту связи. Подождал, пока все экраны наполнит молочный полусвет, и включил канал, соединяющий базу с Проксимой. Не переставая улыбаться, я продиктовал текст сообщения, словно за словом, в том виде, в каком составил его еще по дороге. Может, впрочем, гораздо раньше? Кстати, так ли это важно.

«К сведению Гускина, — говорил я, старательно акцентируя слова. — Если тебе еще не расхотелось, можешь стартовать.

Жиль».

Конец.