"Михаил Попов. Плерома " - читать интересную книгу автора

перед студентами с этим корявым номером?! Отец тогда, видимо, решил, что
мальчик просто недостаточно вырос для того, чтобы увлечься миром технических
чудес. Решил подождать, пока он самостоятельно определится с увлечением.
Вадиму было позволено перебиваться с тройки на четверку в школе и
предаваться бессистемному чтению, вперемежку с вечным футболом, как бы раз
навсегда заведенным на задворках "княжеского" дома. Так именовали старинную
обшарпанную усадьбу, вместившую некогда политехникум со всем его хозяйством.
Мальчик жалел "старика". Во-первых, потому что он и вправду был
старик - к немалому возрасту добавилась едкая печеночная хворь, лишившая его
главного мужского наслаждения; во-вторых, потому что над ним посмеивались
его студенты - несколько раз Вадим слышал из-за кустов возле волейбольной
площадки их фразочки и передразнивания в его адрес. С возрастом он, правда,
понял, что отцу доставалось не больше, чем другим преподавателям, его,
скорей, даже любили за малохольную увлеченность своим делом, ("наша сила в
наших плавках", "моя домна, моя крепость" - шутил он), но тогда Вадим
страдал. Страдал от не идеальности отца. От того, что он слишком проигрывает
в сравнении с другими отцами. И громогласный гигант отец Тольки Бажина, и
очкастый, мускулистый "папка" Валерика Тихоненко казались ему куда справнее.
Главное горе заключалось в том, что семья постепенно делалась еще
ненормальнее, чем была. У Маринки обнаружилась болезнь костного мозга, она
стала быстро увядать, почти перестала расти, и только регулярные переливания
крови поддерживали ее существование. Вадим оберегал Маринку, бурно защищал,
если кто-нибудь в школе хотя бы ненароком ее обижал, но, странным образом,
считал ее болезнь именно отцовским несчастьем, а не своим. Она заметно
отстала от некрупного брата по росту и весу, под умными, грустными глазами у
нее были вечно огромные тени. Никогда не жаловалась, а в те дни, когда ей
надо было отправляться на переливание, в ней появлялась особая приветливость
и даже ласковость, да такая нестерпимая, что братик старался незаметно
улетучиться из дому. У него как будто вся кожа горела от ее мягкой и тихой
приязни и примиренности с происходящим. Она каждый раз как будто прощалась
навсегда. Нет, он ее все-таки любил, и даже сильно, но и вместе с тем,
приступы этой моральной брезгливости тоже были в нем. Училась она
великолепно, и не потому что ее жалели учителя и читала куда больше брата.
Она была первооткрыватель на этих путях. Вся наивная фантастика, мальчиковый
набор: "Человек-амфибия", "Плутония" попали к нему из ее бледных тоненьких
пальцев. И положение это продолжалось до самой ее смерти. Дело в том, что
Вадим закрыл себе прямые пути к книжному знанию одним, безусловно варварским
поступком. Натолкнулся как-то он на дальнем стеллаже районной библиотеки на
старинную книгу некоего товарища Костенко, посвященную Цусимскому сражению,
написана она была нудным, протокольным языком, но зато там были фотографии
кораблей. "Орел", "Бородино", весь первый броненосный отряд, и второй тоже:
"Ослябя", "Наварин"; и японские "Асахи", "Кассуга", "Сикисима" и т.п.
Фотографии он эти повыдергивал перед тем, как сдавать книжку. Он просто
(бредил на тот момент броненосцами и крейсерами. Лепил их из пластилина и
спичек, устраивал сражения на (волнистом от старости кожаном диване. Все бы
сошло, (если бы однажды на уроке истории, посвященном Октябрьской революции
он не вылез с сообщением, что (крейсер "Аврора" - это корабль-трус, он
сбежал с поля морского боя вместе со "Светланой" и "Жемчугом". Учитель
истории, старый партизан Майборода, с внезапной, не характерной для него
ласковостью попросил, чтобы ученик "раскрыл источник информации". Ученик