"Михаил Попов. Плерома " - читать интересную книгу автора

уперся, сообразив, что источник-то им попорчен. Тогда учитель вдруг
преобразился, закричал, что "этот болтун" поет "с чужого голоса", что тут
попахивает "политикой", И "отец такого опасного болтуна собирается в
партию!" В общем, дохнуло такой жутью, что Вадим тут же "раскололся".
Политическое обвинение ему шить не стали, но репутация книжного вредителя к
нему прилипла намертво. Ни в районной, ни в школьной библиотеке появляться
было нельзя. Почему-то все библиотекари в Калинове состояли в родстве.
Приходилось просить Маринку. И она охотно снабжала брата чтением, только
потом, после ее смерти он догадался, что работала она не наугад и не для
отмазки. В ее действиях была программа. Она его воспитывала, видимо ощущая
свое явное, и не только интеллектуальное превосходство надо братом. Она
считала, что несет за него ответственность, как за растущее домашнее
животное. Упорно настаивала на том, что она "старшая сестра", хоть и
появилась на свет на десять минут позже. Он не спорил, ему было стыдно за
эти "десять минут", ему казалось, что именно тогда он присвоил себе весь
запас будущего, что полагался им на двоих. Сестра была Вадиму отчасти
учительницей, отчасти матерью. Все книги, что она ему приносила, были
подобраны таким образом, чтобы в них или практически вообще не было женщин
как действующей силы - "Остров сокровищ", романы Жюль-Верна - или такие, в
которых отношения между мужчинами и женщинами носят предельно платонический
характер - "Овод", "Айвенго" и т.п.; сама же она читала книги немного
другие, хотя и тоже библиотечные. Вадим как-то спросил, почему так?
- А, - махнула она рукой, - тебе не понравится.
Он не поверил, и в момент ее очередного переливания порылся на ее
полке. Попробовал на вкус два фолианта, "Рукопись, найденная в Сарагосе" и
"Мельмот-скиталец", и понял, что старшая сестрица его не обманывала.
Отец тоже пытался по-своему образовывать Вадима.
Еще при жизни мамы быт семейства четко разделился на две территории. В
жилых помещениях все светилось тихим мещанским уютом. Половички, салфеточки,
занавесочки, стерильная кухня, даже цветы в вазах. Все, что было связано со
специальностью и увлечениями отца, было выметено в сарай возле дома.
Называлось это место "гараж", хотя машины у отца не было. Лаборатория,
мастерская, электрифицированная келья. Там были горы интересного мусора,
маленький токарный станок, пара верстаков, стеклянные колбы, змеевики,
электрическая печь, стопки журнала "Техника молодежи" И страшные
справочники, заполненные бесчисленными насекомыми формулами, как будто в
каждом был засушенный муравейник. Отец проводил там все свободное время и
оттуда вносил на общую территорию куски оригинального и неожиданного знания.
Ему казалось, что он всякий раз буквально поражает своих детей и оставляет
глубокие интеллектуальные раны в их воображении. Он был уверен - они отлично
осознают, что именно благодаря ему держатся в лидирующей группе эрудитов,
если не всего человечества, то хотя бы города.
Этих примеров из истории науки и техники он высыпал перед близнецами
горы, но у Вадима почему-то очень мало осталось в памяти. Главная,
магистральная, линия Александра Александровича заключалась в упорном
утверждении той мысли, что наука бессмертна, всесильна, и любые попытки
принизить ее, мол, она выдохлась, настоящего счастья человеку не дала, а
один лишь парниковый эффект - глупость, ренегатство и тому подобное. Он
считал, что эйфория 60-ых, когда богами были физики-ядерщики, была не
заблуждением и не модой, а временным просветлением сознания всего