"Борис Поплавский. Домой с небес " - читать интересную книгу автора

зрения русских европейцев безобразовского типа, так любящего
глубокомысленно-гамлетически говорить о пустяках. Но и от русских
традиционных, тяжелых и нескромных, споров об идеях они давно отбились, да
и, обездоленные дети, к счастью-несчастью для себя, не застали их; однако
русская душа брала свое: неостроумно, по-мальчишески скорбно остря, они
невесело кривились, пока не замолчали, завороженные наконец тяжелыми и
мертвыми чарами так глубоко чуждой им природы. Они, как гимназисты,
заснувшие над "Одиссеей", нечаянно с ногами вошли-вышли на ее страшные
черные скалистые берега и замолчали, сбившись в кучу, смутно чувствуя
присутствие чуждых и могущественных, повсюду притаившихся божеств. Луна
вставала медленно, и долго уже окружала их та неверная грязно-розовая мгла,
в которой теряются все очертания и тревожно-отчетливо слышатся все звуки.
Вода как-то отвратительно, мелко, сально клокотала под их ногами, и где-то
совсем иной, не дневной породы печально, пронзительно верещал кузнечик, все
время замолкая. Но вот последние астральные отблески поздней зари потухли, и
от огромной луны протянулся широченный, грубо раззолоченный путь, по
которому никому из них не хотелось идти.
Теперь только изредка разгораясь, вспыхивали огоньки папирос, море было
совершенно черное, и бледными туманными пятнами громоздились скалы. И вдруг
явственно, хотя и на большем расстоянии, по ту сторону камней, зарослей,
отмели бухты, уже не в первый раз послышалась музыка - то заиграл
электрический граммофон в курзале, и жалкие желтые лучи фонарей задрожали на
невидимой воде.
Электрофон этот играл знакомое танго "Плегария", столько раз уже
слышанный медленный гортанный припев того лета, и глухо, безрадостно,
глубоко отдавались темные слабые звуки в вдруг замерших от отвращения-страха
сердцах подростков. И действительно, что-то сгоревшее, давящее, мертвое,
чужое было в этой грандиозной природе, лишенной всякой мягкости, как оперная
декорация, как кошмарный сон, где все с первой минуты подозрительно ярко и
отчетливо. Наконец Аполлон первый проснулся от всеобщего больного
оцепенения, и Олег был даже рад, что кончилась эта неловкая
близость-отчуждение его с Таней на людях. Зато как приятно было впервые
по-бойскаутски заворачиваться в одеяло и даже идти, спотыкаясь в
непроглядной темени леса, искать среди кустов удобного места для ночевки,
удивляясь, поражаясь привольной пустоте, мирной тьме, тишине, отсутствию
полицейских. Но вот снова лунная синева разлилась по дороге меж соснами, и
долго они еще переговаривались с земли о еде, арбузах, молоке, макаронах,
палатке, пока наконец Аполлон не перестал отвечать, и Олег невесело подумал,
что остается один со своими страхами, надеждами, но заснул, провалился в
тысячу страшных сновидений о потерянных билетах, об "опоздал", о вечных
поисках Тани среди невероятных, тоскливых задворков. Сны эти, неестественно
ярко окрашенные, давили его и душили, пока наконец все не сгинули в
бездонном здоровом оцепенении абсолютной усталости.
Аполлон: Что же мы будем с тобою шамать сегодня?
Олег: Можно оторвать винограду, а после обеда нам оставят что-нибудь...
Христос в аду: Я есть лоза виноградная, и отец мой виноторговец, но
украсть невозможно.
Аполлон Пифийский (голый, в накрахмаленном воротничке): Врет, все
врет... и крал и носил его дьявол на крышу храма, дьявол носил Бога, как
брюки со складкой...