"Борис Поплавский. Домой с небес " - читать интересную книгу автора

единого шелеста не пробежало в сосновом лесу, оцепенелом от зноя, последние
сосны которого, искривленные зимними ветрами, останавливались на самом
песке, покрывая его хвойными иглами. Все, багровея, уходя в алый туман
сумерек, молчало в таком сказочном оцепенении полноты земного бытия, что
вдруг казалось декорацией, наваждением, недобрым пленом, и Олег вспоминал,
как Аполлон говорил ему о мире как греховном сне Бога. Да, думал он,
глубоком-глубоком, воистину каменном сне.
"Высоко в горах, спиной к гранитной стене, я сижу в удобной позе
древних подвижников рядом с розоватой, скрюченной ветром сосной. Внизу отрог
за отрогом спускаются поросшие кустарником возвышенности, до которых так
трудно было добраться. Еще дальше по лиловой дороге медленно катится
коричневый автокар, трубя на повороте. Там начинаются виноградники и тянутся
до первых неестественно розовых и желтых балаганов спешной постройки, совсем
маленьких у самого голубовато-зеленого моря, кажущегося неподвижным и мелким
с такой высоты. Тишина здесь первозданная, вековая, целомудренная, и только
еле слышно и безостановочно звенят невидимые цикады. Еще лето, дни
бесконечно долги, но скоро август - и они замолчат.
Удобно устроившись, я стараюсь ни о чем не думать, и вот опять само
собою, как боль, повторяется знакомая мысль-боль о потере чего-то, о
непоправимой потери зла. Да, я утратил друга, я утратил товарища, я утратил
Бога. Как это... Я посмеялся над Ним... Я не отрицаю Его существования, Он
слишком заметен, и я постоянно смотрю на Него, смотря на мир. Но никогда уже
не говорю ему Ты, а только Он.
Молчание, молчание, чудовищное молчание над океаном жизни. Голубой или
зеленовато-синий, он безупречно черен, темен в своей глубине. Медленно
беловатые тучи пронизывают грандиозные руки облаков. И маленькое, тщедушное
пение птицы должно слышаться до самых границ мира. Но речь ее прерывается
молчаниями, как если бы глубокое сомнение по временам мучало ее. Звуки
делаются все более и более слабыми и наконец гаснут совершенно. Но вот она
сама здесь, рядом, укрытая между двумя камнями, и маленькая грудь ее
раздавлена ослепительной меланхолией летнего дня. А теперь поезд местного
сообщения с его раскаленным локомотивом, плюющимся паром изо всех скреп,
заявляет о себе - появляется со стороны Италии.
И кажется, он бежит от грозы. Сзади него уже половина неба потемнела до
фиолетовой черноты, и уже видима была по временам маленькая молния, очень
низко летящая, но не было слышно ни одного звука, который нарушил бы тяжелую
последовательность универсального молчания, тогда как последовательность
видимая была нарушена, разделена на два мира, подобные раю и преисподней. И,
какой, убегая от происшествий, тяжелая стая аэропланов, неровный треугольник
в сомнительном равновесии, проползала на небольшой высоте в грузном
механическом грохоте. Пять неуклюжих, неповоротливых ящиков из дерева и
стали, видимо борющиеся с ветром, который, наконец, поднялся и в котором,
как маленькая рыбка на большой волне, чуть видимый ястреб меланхолично
скользил, презрительно предоставляя себя стихиям, с унизительным
совершенством исполнения".
Вечер кончился странно. Отпив чаю и вымыв посуду в глиняном урыльнике,
где ко всему прилипали вездесущие мертвые и живые осы, все вместе,
принужденно перешучиваясь, спустились под обрыв на камни, где, разместившись
удобно-неудобно, тотчас же открыли, что говорить им всем вместе не о чем,
ибо настоящего серьезного зрения ни у кого не было, печального и злого