"Борис Поплавский. Домой с небес " - читать интересную книгу автора

отношения вместо прежних постоянных обид, потому что суровость, молчаливость
и отчужденность и есть настоящая вежливость среди человечества железного
века, сознающею бездонное, законное одиночество своего индивидуализма и
больше всего стыдящегося сентиментальных приставаний; и, зная наизусть, что
настоящие отношения имеются только у мужа с его женой, у Бога с человеком да
еще между ребятами одного полка, одной профессии, смешливо-суровое
человеческое товарищество, вовсе не претендующее на полное понимание, самое
допущение возможности которого (и постоянный упрек окружающим со стороны
тех, кто эту возможность допускает) он считал слепотою и неуважением к
каменному сердцу человека, сожженному первородным грехом, и что лучше уж
признаться, что сердце - камень, и в этой откровенности находить суровую,
мужественную правду, - он выпрямился, расправил плечи и зарос густо
волосами, которые, оставшись на свободе и выгорая на солнце, начали у него
виться. Олег даже подумывал: не запустить ли ему бороду наподобие
Безобразова, который чесал ее и тер атавистическим, неподражаемым
крестьянским жестом. Голый, он казался и шире и тяжелее Безобразова, хотя
Безобразов был сильнее и более последовательно натренирован. Он был хмур и
импульсивен, горько меланхоличен, за вином любил петь и даже драться, хотя
как-то у него до этого никогда не доходило. Отчаявшись в
безрелигиозно-протестующей боли за всех и самую жизнь, он горячо потянулся
теперь к ней, к этой неизвестной ему жизни, домой с небес, головою вперед в
горячую, смрадно кипящую влагу. Последнее время он даже неизвестно зачем
принялся искать работу и учил наизусть улицы города по шоферскому
самоучителю. Так, физически меняясь, он вдруг заметил Таню, которую он,
будучи другим человеком, долго не видел вовсе, путаясь и мучаясь с Ирой,
вечно стыдясь и тяготясь ее светлой, неживой заботливостью о нем, на которую
он не имел никакого права. Когда же наконец, не без Таниного невольного
участия, Ира оторвалась от него и ушла своею непонятною ему горной дорогой,
после первого стремительного головокружения одиночества ожил он к полноте
своей богатой, никем не разделенной боли, налился до краев неспокойной,
тяжелой, славянской отчаянностью, и с этим почти нестерпимым грузом в сердце
приехал в Сен-Тропез.
Встреча с Безобразовым на мгновенье вернула его на шесть лет назад. Он
все рассказал, но рассердиться за это на Безобразова не успел: так ударила,
захватила его новая, ни на что не похожая жизнь в лесу.
Потому что все-таки это были первые дни, и это его короткое и тревожное
счастье началось седьмого августа за длинным столом без скатерти, где сидело
целое почти голое общество. Таня в длинных матросских брюках, Надя,
необычайно красивая и неуклюжая девушка, на которой буквально ничего не было
надето, кроме двух каких-то приспособлений с ладонь величиной, Ника Блудов,
коричневый человек-обезьяна с чуть покрытым стыдом, и еще один высокий
мрачный молодой человек в футбольных трусиках. Еще здесь были старшие,
крепкие, невеселые бородатые люди, сумевшие остаться на поверхности жизни,
но, несмотря на смутный страх перед ними, Олег почти не замечал их.
Вечер, медленно розовея, шел к закату, но так ярок он был и так полон
безостановочного треска цикад и тяжелого хвойного дыхания леса, что,
докрасна накалившись за бесконечный день, долго не мог остыть. Воздух был
необычайно тяжел и прекрасно-неподвижен над плоским морем, похожим на густое
розовое масло.
С утра ни единой складки не прошло по синей поверхности неба, ни