"Борис Поплавский. Домой с небес " - читать интересную книгу автора

притом вкус и цвет; он сам страшно страдал, стыдился своей сообщительности,
но она была прямым следствием, аспектом страха, невозможностью вынести
самого себя и жизнь, перенести драгоценную тяжесть, подземное слоновое
напряжение одиночества. И скоро, сам того не желая, Безобразов узнал всю
историю поездки: и о мистическом кружке, и о самоубийстве Кумарева, и о
встрече Нового года в полуосвещенном ателье, где в одну ночь порвалась
старая Олегова жизнь и началась эта, новая, незнакомая, слишком для него
реальная, для него, который столько лет просидел за мраморным грязным
столиком, как бледнолицая гадалка над холодной кофейной гущей, в ранней
грусти - старости не жившего еще существа. Но напрасно Олег, рассказавший
так много, искал на лице Безобразова отблеск ответа, суждения, осуждения,
какого-нибудь отношения ко всему этому. Аполлон, слушавший, кстати, с
большим профессиональным интересом, ответа дать никакого не мог, потому что,
по своему обыкновению, думал медленно, отказываясь думать, судить,
вмешиваться, но грубого, спокойного-добродушного внимания у него было
сколько угодно - он курил, надвигал фуражку на глаза, закладывал большие
пальцы за ремень пояса и в дешевой своей фуфайке, до плеча обнажавшей его
толстые руки, слушал, не глядя на собеседника, покачиваясь на каблуках в
коридоре с таким спокойным воровским, цирковым, пролетарским видом, что все
в поезде с неприязненным уважением посматривали в его сторону. Аполлон уже и
в Париже был совершенно черен от загара и говорил только по-французски, что
любил делать, жуя и растягивая слова с таким неподражаемым уличным парижским
акцентом, что его определение самого себя, новое и очень ему нравящееся -
"студент теологии", - совершенно сбивало с толку собеседника, только что
долго с ним проговорившего о боксе, плавании, авиации. В отличие от Олега,
Безобразова как-то сумрачно, сдержанно, скрытно опьяняла новизна
обстановки - он бросился в эту поездку, как в воду, сжавши мускулы и
расширив ноздри, как в драку с еще не виданным им, но сразу угаданным
противником - величественно ослепительной красотой мира, юга, дачного
счастья. Но и ему нужен был copain,[4] товарищ по приключениям, ибо оба они
были городскими молодыми людьми, выросшими в дымной нищете эмигрантских
кофеен, для которых эта поездка была совершенно необыкновенным событием. Но
Безобразов скорее Олега ориентировался, как Тереза говорила про него: "Если
уж этот захочет вмешаться в жизнь, то никогда не будет без денег", -
грустно, презрительно улыбаясь при этом.
Теперь они среди полуденного великолепия сидели на маленькой
пересадочной станции и, как солдаты, степенно курили рядом со своими вещами,
которые у Безобразова были по-тюремному связаны вместе ремешком: чемодан и
тючок, - и он жестом носильщика перебрасывал один из них через плечо и нес в
равновесии, к огорчению местных людей, привыкших смотреть на приезжих как на
свою законную собственность, и те с явным недоброжелательством провожали его
глазами; но Аполлон Безобразов разворачивался в недоброжелательстве, как
рыба в воде, он даже снял фуражку и вместе с пиджаком сунул в чемодан,
по-каторжному оставшись в одном полосатом тельнике.
Станция, утонувшая в солнечном оцепенении, была одноэтажная, и все окна
ее были закрыты ставнями, так что казалась она необитаемой, и только часы на
ней жили деловито-грозной железнодорожной жизнью, а кругом были какие-то
плоские сады и рельсовые пути, заросшие дикой травой, и явственно слышалась,
казалась видимой, руками осязаемой полдневная тишина - после грохота города,
к которому так хорошо привыкаешь, как к шуму соседнего водопада в Финляндии,