"Борис Поплавский. Домой с небес " - читать интересную книгу автора

Тогда и я, отбив себе место, вышел в коридор и, высунувши голову в темноту,
наслаждаюсь стремительно несущимся вихрем угольного воздуха, а иногда далеко
впереди виден паровоз; яркое зарево вырывается из его трубы, мгновенно и
прекрасно освещая деревья, столбы и облако дыма над поездом...
Когда я воротился в купе, свет в нем был уже потушен и напротив меня, в
отсветах коридора, кряхтели-шевелились французы-молодожены, обнаглевшие в
темноте до трогательности. Изолированные среди русских, они всю дорогу ели,
озираясь, и безостановочно то застегивали, то расстегивали чехлы новеньких
своих чемоданов, а в темноте я, не подавая виду, долго продолжал следить за
своим первородным врагом, безгранично овладевшим ими, вместе с сонливостью
вспоминаю, как где-то прочел в газете жалобу старого акробата, специалиста
по летучей трапеции, на то, как трудно им находить партнеров, потому что
только муж и жена или отец и дети одной крови хорошо без слов понимают друг
друга, ибо он и дышат одним дыханием, суть одно дыхание универсального моря
телесно-сексуальной музыки; и только я посреди них, как мертвое среди живого
чудовище подавленной сексуальности, наслаждаюсь и гибну от свободы, света и
чистоты.
Спящие молодожены продолжают принимать все более растительные формы,
так что теперь уже и разобраться невозможно, где начинается и где кончается
каждый из них, они включены друг в друга, склеены, спаяны и - через отказ от
отдельного бытия, самостоятельности - наполнены теплой и богатой жизнью, и
я, как дьявол со скалы, огромными глазами изумленья наблюдаю первую
человеческую пару в земном раю, ибо у них есть деньги, а деньги всегда там,
где жизнь.
Раздумывая об этом, я заснул и проснулся уже ярким днем, в то время,
как поезд быстро скользил по низкому берегу широченной реки. Направо были
горы и в них целые заброшенные города, наполовину высеченные в скале, с их
полуразрушенными замками, и вскоре я впервые увидел море...
Так встретился я с морем, как будто от мужчины с его бесформенной
угловатой тяжестью, от земли повернулся к женщине в ее ослепительном,
дьявольском, сомнительном покое, ничего не помнящем, отражающем все. Поезд
медленно полз по берегу зеркально гладкого лимана Etang de Berre,[2] откуда,
как голуби с плеча Афродиты, грациозно и уверенно поднимались гидропланы, и
что-то сияюще-отвратительное, архаическое и неумолимо прекрасное было в его
оцепенелой лазурной спячке, и я понял, что мне придется бороться с морем и с
сиянием моря, как некогда я боролся с женщиной и с сиянием ее тела во тьме
ночей, а теперь среди бела дня, ибо то, что для сладострастной женщины есть
совокупление с солнцем до горячего пота, до усталости, то для меня, чудовища
подавленного сладострастия, есть любовь к морю.
В вагоне мы давно привыкли друг к другу, и при дневном свете он казался
таким родным и знакомым, как дача, с которой завтра съезжать. Небо давно уже
сияло безупречной голубизною, и вот наконец между розовыми корпусами фабрик,
как синий луч, как дивное тело в разрезе античной дерюги, блеснуло оно, и
около него огромными буквами было написано: "Briqueteric Centrale de
Marseille".[3]
Молодожены складывали чемоданы, вдруг остепенившись и всем существом
показывая, что им-де есть куда податься, и запах разлитой жизненной силы в
вагоне сменился запахом одеколона, в котором столько утра, молодости,
счастья. Невольное радостное возбуждение, с которым бороться было
невозможно, билось в висках, и все за окнами с почти непереносимой яркостью