"Борис Поплавский. Домой с небес " - читать интересную книгу автора

вовсе не интересны, если не Богом... Дьявол - самое религиозное существо на
свете, потому что он никогда не сомневается, не сомневался в существовании
Бога, целый день смотря на него в упор; но он - воплощенное сомнение
касательно мотивов всего этого творения...
Мог ли Он не творить... или стихийное невоздержание сексуального
воображения заставило Его... Но какою ценою... Ну ладно, начнется эта лекция
когда-нибудь?
Май 1932 года" (Годы проходят, а А.Б. все тот же.) Олег и Бог играли в
четыре руки на раскаленном рояле коричневой городской черепицы, и Олег
уставал первым, а Бог еще долго продолжал, не уставая среди грозовых
облаков, и тогда Олег только слушал, скребя голову, щурясь, кривясь на белое
небо, нестерпимое для взора, хоть и без солнца, белое до боли.
Серый жаркий день, дождь идет в тумане, но снова высыхают мостовые и
только изредка погромыхивает над домами. Жарко и сыро, лето без солнца...
Как грустно тебе, Олег... У тебя тоже, как у всякого встречного на усталом,
потном лице, та острая и постоянная безысходная летняя грусть оставшихся,
оставленных в городе...
Да поезжай ты на него посмотреть, на это лето у моря, фотографиями
коего полны иллюстрированные журналы, которые ты с независимым видом
рассматриваешь на стене киоска! Понавешено их великое множество, и на всех
счастливые, грубые лица, счастливые загорелые тела у ослепительной воды...
Да поезжай ты на него, на это тысячеликое море, и не стыдно ли тебе
неосуществимо мечтать, разве ты мечтатель, онанист воображения... И снова
дождь шумит на теплом асфальте и на ярко вымытой, жирной листве каштанов...
Дождь, дождь, дождь...
Теперь ты один в кафе, все твои знакомые или разъехались, или отчаялись
в твоем бессердечии, а сейчас они нужны тебе, ведь и ты человек, потому что
и тебе больно... Ну так, значит, уезжай; не осуществил ли ты до сих пор
решительно все, чего тебе хотелось, и не гордишься ли ты именно этим?.. А
давно уже тебе так не хотелось прочь от этой теплой, дождливой, городской
боли. Туда, к дикому, грубому, горячему морю, к диким, грубым, горячим,
безысходно красивым женщинам на песке... Экзамены кончились... Уехать
оказалось нетрудно ему, студенту и бойскауту, и сразу полегчало на душе, все
вокруг стало покровительственно нравиться на прощанье, ибо так хорошо вдруг
освободиться от подневольного, неискреннего сочувствия людям...
"Теперь, когда я уже достал эти 600 франков, ехать в лагерь мне уже не
хочется...
Думаю, я сбегу в Тулоне с вокзала и один, наудачу, вылезу к морю
где-нибудь в Бандоле, где так элегантно умирала Катерина Мэнсфилд. Пишу в
поезде, слушая бесперерывочные, жалко-веселые разговоры наших студентов,
вдруг становящиеся необычайно громкими, едва поезд начинает останавливаться.
Дождь давно перестал, и на перроне люди, которые непостижимо, на весь свой
век останутся здесь, продают кофе в картонных банках и местные газеты... На
рассвете я увижу Рону и что-то вроде гор... Спать не хочется... Сердце
пусто, и до того неинтересно, что все внешнее воспринимается с
благодарностью. Жадно впитываю в себя нелепые, не совсем мужские лица
товарищей и бесконечно взрослые, архаические лица женщин, все это
желтоватое, бесформенное, симпатичное, отвратительное русское мясо...
Поорав, устали, загрустили, нестройно, не в лад запели, перебивая друг
друга, кое-как устроившись дружески, недружески приминая женщин, задремали.