"Борис Поплавский. Домой с небес " - читать интересную книгу автора

Солнце село над берегом черным, такими представлялись мне скалы, где
бьется кандальник с судьбой. Жизнь моя, обещай, что ты меня не покинешь, дай
еще попрощаться с тобой. Солнце село, и опять загорелся день, горы
спрятались в каменные крылья, зеленые перья холмов горели на солнце.
Высоко-высоко первородное существо, вечно новая, неповторимая лазурь
повторялась в воде. А далеко в море, еле видные в молчании полдня,
неподвижно, все в той же позе лежали острова, куда раз в день из Лаванду
уходил коричневый баркас, долго-долго в раскаленной тиши не стучал, щелкал
своим допотопным мотором, наконец затихая, и снова цикады кричали, хотя
голоса их были слабее.
Белый воздух, раскаленный, жидкий, белый огонь наполнял, разделял все
предметы, все было скрыто, поглощено и соединено им, как реальным
присутствием всюду разлитого равнодушного божества.
О раскаленное счастье, лето, мир без счастья, как ты прекрасен,
безжалостен, ослепительно совершенен над моей каторгой, ибо именно над
пустыней, над циклопическими крепостями, где задыхаются арестанты, над
каменоломнями, где сухо и глухо стучат молоты закованных людей, над
Рио-де-Жанейро, над Каледонией, Гвианой стоит такое ослепительное
безупречное солнце.
Каторга Олега началась. Тани теперь больше нигде нельзя было встретить,
и только в обеденное время, когда он, как беспризорный, околачивался около
кухни, на мгновение появлялись ее выцветшие синие штаны, и снова до ночи она
пропадала неизвестно где, вместе со своим курчавым цыганенком-женихом, с его
таким хрупким, таким болезненно-тонким, никогда не загоравшим библейским
лицом, и так же, как некогда Олег самодовольно радовался, как храбро она
умела, ни с чем не считаясь и не показывая виду, уединяться с ним,
бесконечно бродить, купаться, лазить по скалам, так же и теперь, с тем же
совершенством звериного исполнения, она исчезала со своей узкоплечей
жертвой, и Олег, несмотря на неустанное внимание, не встретил их ни разу, не
увидел мельком нигде - ни на пляже у ленивой воды, ни в лесу, где палатка ее
выродка казалась совершенно необитаемой, ни в горах, ни надороге. Исчезла,
перестала быть. Олег пытался читать (он привез сюда множество книг, так что
едва донес чемодан), но до сих пор не прочел ни единой страницы - все
казалось ему мертвой благополучной чепухой; иногда он входил в черное
бешенство, напрягая мускулы, ища их, рыскал по скалам, но и это было
бесполезно: они, казалось, уехали из Фавьер.
Черный от загара, мускулистый, всклокоченный, в каторжной выцветшей
нагольной фуфайке, он блуждал по Лаванду, встречаемый и провожаемый
удивленными недоброжелательными взглядами. Сидел на молу, мимо которого не
проходило пароходов, или в церкви, где не было молящихся. Теперь ему
нравилась грязная вода в порту, бутылки и жестянки на дне, газетный киоск. В
мертвом унижении, в унизительном осатанении ревности, он появлялся то там,
то здесь, больше не купался и даже не делал гимнастики. Что до горных
пустырей, скал, облаков, морских горизонтов - обо всем этом и не думал
вовсе, все это казалось ему теперь шутовской декорацией, грубо намалеванным
балетным занавесом. Все это грубо, грубо, грубо, зло твердил он про себя,
какие все-таки у Создателя примитивные вкусы в живописи, и только иногда за
поворотом тропинки между двух скал поражала его микроскопическая бухточка
своим бесполезным, никому не видимым совершенством - там он ложился животом
на песок лицом к самой воде, мурлыча без слов, без мыслей, без жизни,