"Григорий Померанц. Живые и мертвые идеи " - читать интересную книгу автора

Так точно дьяк, в приказах поседелый, Спокойно зрит на правых и
виновных, Добру и злу внимая равнодушно, Не ведая ни жалости, ни гнева...
(*)
(* Пушкин А.С. Соч. в трех томах, т. 2, с. 363. *)
Этого трудно достичь, но историк не может приблизиться к истине, не
сознавая своих пристрастий и не присматриваясь к противоположной точке
зрения, явно неприятной, не будучи готов принять крайне неприятный вывод.
Ума тут надо не так уж много, скорее смирение. Если его нет, образование не
поможет.
Образование не спасает от пристрастий. Оно развивает все человеческие
качества, в том числе способность к логическому самогипнозу. Чем однозначнее
отправной пункт мысли, тем этот гипноз сильнее. Если мы вглядываемся во
что-то внутренне бесконечное, в личность, и не хотим терять ее из виду, то
железная дорога логики ни к чему, надо идти пешком и на каждом шагу думать,
куда поставить ногу. А если перед нами Ложная Идея или Образ Врага, то
остается сесть в вагон и катиться по рельсам. Все больше и больше убеждаясь
в своей правоте.
Образование требует внимательно относиться к фактам. Но страсть
подсказывает, что факты, не укладывающиеся в концепцию, можно признать
второстепенными, сомнительными и т. п. А факты, по которым, как по шпалам,
проложены рельсы логики, становятся незыблемыми, коренными, решающими
(примеры читатель может набрать в полемике Кожинова с Сарновым). Когда
страсть ослепляет, цивилизованный человек ничуть не лучше дикаря. Он (по
словам английского этнографа Тейлора) видит то, во что верит, и верит в то,
что видит. Так именно видит А. И. Солженицын.
"Под словом "Революция 17-го года" я понимаю некий единый процесс,
который занял по меньшей мере 13 лет. То есть от Февральской революции до
коллективизации 30-го года. Собственно, только коллективизация и была
настоящей революцией, потому что она совершенно преобразила лицо страны. Так
вот, я должен сказать, что я за эти 45 лет установил, что процесс совершенно
единый... Вот перещупал день за днем и убедился, что уже в марте 1917-го
октябрьский переворот был решен, что есть единая линия: Февральская
революция - Октябрьская революция - Ленин - Сталин - Брежнев..." (*)
(* Вестник РХД, 138, с. 258. *)
С марта 1917-го по март 1930-го все предопределено. Однако до марта
1917 г. предопределенности не было, и, если бы сделать то, что надо, империя
Романовых могла сохраниться; сегодня никакой предопределенности тоже нет,
можно вырваться из всемирной истории, уйти на северо-восток и там лет
100-150 залечивать русские раны. Солженицын не замечает, что скачки от
индетерминизма к детерминизму и потом опять к индетерминизму совершенно
нелогичны и отражают скорее его настроение, чем реальность; что либо свобода
воли, свобода выбора есть (тогда она была и в 1921-м, и 1929 гг.), либо ее
нет (тогда и сегодня ее нет).
Солженицыну нужно чувствовать себя абсолютно правым в борьбе с
абсолютной ложью. Это так и было в работе над "Архипелагом ГУЛАГ". Именно
очевидность зла, возможность безапелляционного приговора вдохновляли и
захватывали его. Здесь его величие, его подвиг. Но во всем, что написано
после "Архипелага", бросается в глаза ограниченность мышления, резко
делящего мир на черное и белое, зло и добро. Солженицын берется за историю
революции, за отношения между народами... Но революция - это трагедия, в