"Григорий Померанц. Живые и мертвые идеи " - читать интересную книгу автора

знал.
На первый взгляд Солженицын и Гумилев резко противоречат друг другу.
Теория этносов не допускает никаких всеобщих нравственных принципов, а
Солженицын ведет борьбу с Мировым Злом во имя Мирового Добра. Однако обе
теории ведут к одному и тому же: к новому морально-политическому единству;
только достигается это единство разными способами: подсознательным
сплочением этноса или объединением вокруг пророка, который твердо знает, где
добро и где зло.
Неукротимая энергия, мужество и дар слова сделали Солженицына
бесспорным духовным вождем. Влияния его почти невозможно избежать. Но это
влияние нравственно противоречиво. С одной стороны, оно направлено против
официальной лжи; с другой - основано на чрезвычайно узком понимании истины и
в полемике не стесняется в средствах: всякое противоречие в глазам
Солженицына не другой подход к истине, а ее извращение, ересь. Отсюда
архаический стиль полемики.
Солженицын - принципиальный противник плюрализма, то есть выхода из
морально-политического единства в нормальную цивилизованную жизнь. Он
спрашивает: "Может ли плюрализм фигурировать отдельным принципом, и притом
среди высших? Странно, что простое множественное число возвысилось в такой
сан. Плюрализм может быть лишь напоминанием о множестве форм - да, охотно
признаем, - однако цельного движения человечества? Во всех науках строгих,
то есть опертых на математику, истина одна - и этот всеобщий естественный
порядок никого не оскорбляет... А множественность истин в общественных
науках есть показатель нашего несовершенства, а вовсе не нашего избыточного
богатства, и зачем из этого несовершенства делать культ "плюрализма"?.." (*)
(* Вестник Российского христианского движения (РХД) 130, Париж, с. 134.
*)
Не знаю, нужно ли защищать принцип, существующий 2,5 тысячи лет.
Философский плюрализм основан на убеждении, что божественное целое не дается
отдельному уму. По индийской притче, четверо слепых ощупывали слона. Один
пощупал хобот и сказал: слон похож на змею. Другой пощупал клык и нашел
сходство с копьем. Третий - брюхо и сравнил его с мешком. Четвертый - ногу:
она показалась столбом. Вывод из этой притчи - терпимость к чужим
верованиям: все они - метонимии истины, часть, принятая за целое, но часть
реальная, живая. Солженицын ссылается на современную науку, достигшую
большего, чем древние метафизики; сошлюсь и я на Нильса Бора: "Поверхностной
истине противостоит ложь; глубокой - другая истина, также глубокая".
Общественные науки имеют дело с бесконечно глубоким - с человеческой
душой; поэтому точно и однозначно здесь ничего нельзя доказать. "Все
гуманитарные науки, - писал Хайдеггер, - да и все науки в живом существе,
именно для того, чтобы оставаться строгими, должны непременно быть
неточными... Неточность исторических гуманитарных наук не порок, а лишь
исполнение важнейшего для этого рода исследований требования" (*). Поясню:
точность - функция операций с однозначными терминами. Чем однозначнее
термин, тем мысль точнее. Можно однозначно высказаться о бензоле, нельзя
однозначно высказаться о Николае II, и математика здесь не поможет:
неизвестно, что считать. От историка требуется не точность (невозможная в
его ремесле), а беспристрастие, свобода от ненависти. Идеал историка - Пимен
в "Борисе Годунове".
(* Хайдеггер М. Время картины мира. Пер. ИНИОН. *)