"Чаша бессмертия" - читать интересную книгу автора (Уолмер Даниэл)

Глава четвертая

Не успел Конан как следует выспаться после столь волнующей и наполненной событиями ночи, как служанка, некрасивая и неразговорчивая, разбудила его, постучав в дверь и сообщив, что с ним желает побеседовать хозяин дома.

Проклиная про себя почтенного Майгуса, которому приспичило видеть его в такую рань (тут киммериец ошибался: было уже не рано, и солнце успело вскарабкаться почти на треть своего дневного пути), Конан глотнул холодного яблочного сока, сполоснул лицо ледяной водой и прошел в гостиную.

Почтенный звездочет встретил его в том же бархатном мятом халате, что и в первый раз. Было похоже, что он вообще никогда не снимал с себя это одеяние. Пухлые щеки его втянулись и пожелтели еще больше, под глазами висели серые мешки, и весь вид выражал крайнее изнеможение.

Забравшись в мягкое кресло с ногами и изогнувшись так, словно вместо позвоночника у него была веревка, Майгус вертел перед своим носом свиток, мелко исписанный и изрисованный непонятными закорючками.

— Гороскоп юной Зингеллы готов, — объявил звездочет после короткого приветственного кивка. Он потряс в воздухе свитком, а затем развернул его с торжественной важностью. — Дочь герцога Гарриго родилась под созвездием Осьминога, с Пульсом Судьбы в Рыси и Луной в Вороне. Владыка ее рождения находится в обители смерти в точном совпадении с Солнцем…

— Погоди, почтенный Майгус! — перебил его Конан. — Тебе нет нужды нагружать мою голову этими диковинными словами. Я все равно ничего не пойму. Лучше скажи и желательно покороче, каким образом юная Зингелла может избежать своей нехорошей судьбы — если, конечно, ей грозит что-нибудь нехорошее.

— Так я же об этом и говорю! — Рассердившись, что его перебили, старик затряс головой и принял еще более немыслимую позу, подтянув колени к самому подбородку. — Я именно об этом и втолковываю!.. Созвездие Осьминога символизирует беспощадные объятия возмездия. Градус ее рождения указывает на нрав гордый и неуступчивый. Также Осьминог мистически соответствует детородным органам Великого Космического Человека, вследствие чего все, подверженные влиянию этого знака, чрезмерно страстны и чувственны и для утоления своих желаний способны на все. Лунные стрелы в обителях богатства и смерти, а также звезда Эль-Шиб в точном совпадении с Пульсом Судьбы усиливают фатальную предопределенность этого рождения. Об этом же говорит и родинка в форме наконечника стрелы над левой грудью…

Конан громко и выразительно вздохнул.

— …Звезда Куусилл, точно противостоящая владыке обители смерти, говорит о кончине в юном возрасте, — продолжал бубнить Майгус, не обращая внимания на начинающего закипать киммерийца, — а звезда Шеадд, совпадающая с огненной планетой Барух, указывает на смерть от огня, огня испепеляющего и неотвратимого. Звезда Рурхе в созвездии Орла, на границе обители здоровья, недвусмысленно показывает, что удар будет нанесен в сердце, но — не человеком, а стихией. Таким образом, делая вывод из всего вышесказанного, можно заключить, что Зингелле суждена смерть в юном возрасте от удара молнии. Поскольку фатальность данного воплощения достигает наивысшей степени, на что указывает общий рисунок родинок и форма большого пальца, изменить предначертанное звездами не представляется возможным.

— Невозможно? — переспросил Конан, ухватившись за, пожалуй, единственное понятное слово в этом ворохе зауми. — Почему невозможно?! Для чего же я тогда — порази меня Кром! — тащился сюда?.. Зачем ждал столько времени? Чтобы выслушать сотню заумных слов и отправиться восвояси?!

— Я сделал все, что мог, — ответил с горьким достоинством Майгус и аккуратно свернул свиток. — Я пытался найти для дочери герцога хоть какой-нибудь выход. Если ты помнишь, я не взял от тебя денег, чтобы никакие материальные влияния не замутняли чистоту моей работы. Я честно пытался полюбить Зингеллу, заставить биться свое сердце в унисон с ее сердцем. Я почти полюбил ее, несмотря на то, что девушка эта — сущее исчадье ада, и я глубоко сочувствую ее благородному отцу. Но… Но! — пересилить нависший над ней рок я не в состоянии. Веления звезд сильнее моего жалкого разума, моих слабых сердечных порывов. Увы, мой мальчик!

— Я не мальчик! — огрызнулся Конан. — Мне скоро сорок лет. Но и в мои пятнадцать мало кто осмеливался называть меня мальчиком. Ты говоришь, Зингеллу убьет молния? Так разве нельзя предотвратить это? Скажем, при первых же признаках надвигающейся грозы девушка может спрятаться в глубокий погреб. Не думаю, что молния способна разить под землей!

— Степень тяжести рока, на которую указывает гороскоп, такова, — с важностью ответил Майгус, — что найдется молния — специально для юной дочери герцога! — способная проникнуть и под землю. Слышал ли ты, киммериец, о молниях в виде светящегося шара? Они бывают размером со сливу, с яблоко, с детскую головку — и способны вытворять удивительные вещи!

— Должен ли я передать герцогу Гарриго, что самый знаменитый хайборийский астролог считает его дочь обреченной на гибель в раннем возрасте и ничем не может этого предотвратить? — спросил Конан с видом презрительным и угрюмым.

Майгус кивнул.

— Ты правильно понял меня, посланец герцога. Впрочем, можешь добавить к этому, что изменить роковую волю звезд может один-единственный человек.

— И кто же это, интересно?!

— Сама Зингелла.

Конан усмехнулся.

— Сомневаюсь, чтобы тринадцатилетняя девушка была искушена во всяких магических штучках, заклятиях и заклинаниях…

— А ей и не нужно знать ни магии, ни мантики, ни астрологии. Ей вообще ничего не нужно знать или уметь сверх того, что она знает и умеет сейчас. Планеты и звезды своими невидимыми лучами сплели для нее очень прочную клетку. Прочнее тюремной камеры. Прочнее каменного мешка глубоко под землей. С потолка клетки точно над ее головой свешивается зазубренное лезвие. С каждым ее вздохом веревка, удерживающая лезвие на весу, становится все тоньше. Точно в назначенный срок меч падет ей на голову… Может ли она выскользнуть из этой камеры, спросишь ты меня, мой мальчик? И я отвечу тебе: может. Но лишь в одном-единственном случае: если Зингелла перестанет быть самой собой.

— Перестанет быть собой? Это как?.. — спросил Конан, решив на этот раз оставить «мальчика» без внимания. Нергал с ним, с чудаковатым старикашкой, лишь бы сказал что-нибудь путное. Лишь бы не возвращаться к Гарриго ни с чем. — Объяснись попонятнее, высокомудрый звездочет.

— Попробую, — вздохнул Майгус и перевернулся в своем кресле. Теперь лицо его было задрано к потолку, а ступни ног располагались под мышками. — Зингелла, насколько я ее понял и прочувствовал, очень горда, безмерно вспыльчива, катастрофически безрассудна. Она любит скакать сломя голову на породистых жеребцах, и горе тому, кто не успеет вовремя увернуться от их копыт, подкованных звонкой сталью! Она собственноручно порет служанок, нечаянно ущипнувших ее при причесывании или слишком туго затянувших платье на талии… Она разит беспощадными насмешками толпящихся возле нее воздыхателей… Она обожает отца, но обожание это порой принимает странные формы, более смахивающие на мучительство… Она поражает, она обжигает, она слепит и не дается в рук — совсем как молния. И она достанется молнии в конечном итоге. Она сольется с ней, ибо астральная сущность девушки — из того же вещества, что и этот грозный небесный бич. Это очень трудно для понимания, мой мальчик, но вещество, из которого строится клетка судьбы, и плоть натуры того, кто заключен в этой клетке, — одно и то же. Впрочем, я не буду углубляться в это, так как сам еще многого не понимаю… Юная Зингелла не достанется молнии, если только перестанет быть собой. Когда в ней самой — в душе ее, в мыслях, во всем теле — не останется ничего от молнии, беспощадной, ярой и разящей, тогда огненная плетка, гуляющая в небесах во время грозы, ничего не сможет с ней поделать. Но это очень трудно, Конан, — перестать быть собой. Это почти невозможно.

— Отчего же?.. — Конан пожал плечами. — Если она очень не захочет превратиться в кусочек угля… Но не мог бы ты дать более определенные указания, более конкретные советы, каким образом любимой дочери герцога сохранить свою драгоценную жизнь?

— Пожалуйста. Передай ей или лучше ее отцу, Конан: пусть дочка его сразу же, лишь только получит из твоих рук сверток со своим гороскопом, снимет свое нарядное платье и блестящие лакированные башмачки. Пусть вынет из волос и ушей драгоценности и золото. Пусть оденет платье хуже того, что носят ее служанки, и идет ко мне. Но только пешком. Совсем одна, без слуг, без охраны, без дуэний, без воздыхателей… Путь сюда неблизкий, но дней за десять она доберется. Пусть не берет с собой в дорогу денег и питается лишь тем, что поднесет ей земля либо сердобольные поселяне. Если она подвергнется нападению злых людей, если потеряет в пути невинность — это только к лучшему. Да-да, мой мальчик, не смотри на меня так и не удивляйся. Вместе с невинностью она лишится и львиной доли своей гордыни, тем самым увеличив свой шанс не достаться молнии.

Конан расхохотался, хотя и не слишком весело.

— Если я скажу подобные слова Гарриго, он запустит в меня подсвечником либо вызовет на поединок! Он горячий человек, знаешь ли, истинный зингарец!.. «Если она потеряет невинность, это только к лучшему!» Ха-ха-ха-ха! Ты шутник, Майгус! Ты намного остроумнее, чем кажешься. Ты даже остроумнее, чем твои очаровательные дочки!..

— Дочки?.. — переспросил Майгус, и усталое его лицо посветлело. — Значит, они уже раздвоились для тебя? Да, они очень любят шутить и веселиться, мои девочки. Но я не таков. Я совсем не таков, варвар с Севера, хотя и имею счастье быть их отцом… Веселюсь я редко, и уж тем более не думал шутить, говоря о потере невинности. Если почтенный Гарриго хочет видеть свою дочь живой на протяжении долгого времени, пусть хорошенько подумает, прежде чем хвататься за подсвечник! Но я еще не кончил свою мысль. Когда прекрасная Зингелла доберется до меня — добредет, доползет, доковыляет — она поселится в моем доме вместе со слугами и будет делать то же, что и они: вытирать пыль, чистить бронзу, вытряхивать портьеры, затачивать гусиные перья и палочки для туши… И так будет до тех пор, до того самого рокового дня, рокового мгновения, в которое предназначено обрушиться карающему мечу на ее хорошенькую головку. В тот день Зингелла не будет вытирать пыль. С раннего утра до позднего вечера проведет она этот день в моей комнате, где мы с ней будем медитировать, молиться, петь, разговаривать с кристаллами и самоцветами. Молния будет искать ее, но не найдет, будет рыскать в двух шагах от дома, словно хищник, вынюхивающий добычу, но ничего не сможет вынюхать. Конечно, это при том условии, что Зингелла полностью перестанет быть собой к этому времени… А утром следующего дня она отправится обратно в Кордаву, к отцу. Она поедет верхом на лошади, которую я подарю ей в награду за прилежный труд, и отец не узнает ее. Совсем другая девушка слезет с коня во дворе особняка Гарриго, хотя и наделенная той же нежной и жгучей красотой…

— Все это очень красиво и трогательно, почтенный Майгус, — вздохнул Конан, — и я чуть было не прослезился. Но было бы лучше, если бы ты написал все это в своем свитке. Герцог грамотный, он умеет читать.

— Я написал. Но мне показалось, что из твоих уст, могучий варвар, это будет звучать для него более убедительно.

Конан протянул руку, и Майгус отдал ему свиток, который тот засунул себе за пазуху.

— Я скажу ему это, раз ты так просишь. Не знаю только, до какого места твоего рассказа сумею дойти, прежде чем герцог начнет крушить все, что попадется ему под руку. Но я начну рассказывать, обещаю тебе. Но вот что ты забыл мне сообщить, мудрейший из мудрых: в какой именно день опустится карающий меч в виде молнии? Гарриго желал бы знать это в первую очередь. Те гадатели и звездочеты, к которым он обращался до тебя, называли разные дни. Хотя у двух-трех они и совпали. Знаешь ли ты точное время, Майгус?

— Разумеется, знаю, — с достоинством кивнул звездочет. Он спустил босые ноги на пол, и поза его стала более человеческой. — Но я не буду называть точного дня и времени суток. Это случится немного раньше того, как девушка достигнет четырнадцати лет, и хватит об этом.

— Но почему?!

— Чтобы сохранить рассудок благородного Гарриго. Если я назову точное время, герцог предпримет всевозможные меры, чтобы уберечь свою дочь. Но ей ничего не поможет, она достанется в пищу молнии, несмотря на все его ухищрения. (Конечно, если она не будет в этот самый момент в бедном платье и босиком глядеть на пляшущие язычки огня в моей комнате.) Дочь его погибнет, и герцог сойдет с ума от одной-единственной мысли: «Я ведь знал, знал, когда это случится, с точностью до нескольких вздохов, — и не уберег!» Чтобы рассудок его не сломался, я не стану называть точной даты.

— О, ты очень добр и великодушен, почтенный Майгус! — ответил Конан с едва уловимой иронией и склонил голову. — Думаю, герцог оценит это и проникнется к тебе самыми теплыми чувствами. Поспешу же обрадовать герцога! Благодарю за приют и несколько весьма нескучных дней, проведенных в твоем жилище.

— Не спеши так, мой молодой друг! — попросил звездочет, спрыгивая со своего кресла и разминая уставшие от долгого сидения мягкие мышцы. Лицо его оживилось от разговора и порозовело, а мешки под глазами стали меньше. — Задержись еще на день! Дочки мои хотят порадовать тебя на прощание каким-то сюрпризом. Видно, ты не на шутку понравился им. С ранней зари сегодня они готовятся, наряжаются и суетятся.

— Как! Еще сюрприз?! — взревел киммериец. — Не слишком ли много сюрпризов на меня одного?

— Ты уж не обижай их, Конан, славных моих девочек, — попросил Майгус. — Выдумщиц моих…