"Сергей Полищук. Старые дороги " - читать интересную книгу автора

Но и все это тоже не самое худшее. Худшее то, что со временем Сима
стала влюбляться в своих вчерашних пионеров, едва они достигали
шестнадцати - или даже пятнадцатилетнего возраста, и за каждого еще и
норовила выйти замуж!
Старуха, рассказывая об этом, порицала Симу, но туг же ее и
оправдывала.
- Понимаете, как она говорит, так она права, - объясняла она мне. -
Мальчику - шестнадцать, но ведь уже пошел семнадцатый, а вернется из армии,
ему все двадцать будет. А Симе тоже только недавно исполнилось тридцать
девять, все время было тридцать восемь, даже только тридцать восьмой. Лет
так через десять они вообще будут одинаковые... И мать мальчика, если хотите
знать, не против. Она говорит: "Вернется дите с армии, хотя б попадет в
хорошие руки!" А что?
Нет, конечно, когда по утрам на кухне старуха развлекает меня подобными
разговорами, кошки скребут у нее на душе Ей стыдно за непутевую свою дочь,
за ночные ссоры, которые между ними иногда происходят при обсуждении,
по-видимому, всех таких матримониальных вопросов и которые слышны во дворе и
поэтому в маленьком городишке всем известны, стыдно и, должно быть,
необыкновенно больно. Но дочь она никогда не осуждает. Осуждает и во всем
винит только негодяя Ичике с его ленью и его мерзостную с широченным задом и
разрушительной антисемейной философией мамашу:
- "Ичике - эс, Ичике - тринк и Ичике - фарц!"
Повторяя это, она всякий раз оживляется, веселеет. И вдруг уже
совсем-совсем становится веселой и даже словно бы молодеет на глазах.
- Ой, слухайте, вы, еще не знаете... не знаете, как ночью Ципе-Буре
ходит на ведро, так это ж концерт!... - кричит вдруг она и сама очень-очень
весело и громко этому смеется. Грешен, но не могу удержаться о г смеха и я.

* * *

- Ой, не люблю я вашего Узлянского, не люблю - и все. Ой, вы меня
простите, у вашего Узлянского, "як у того жида - ни сраки, ни вида!..."
Но недолюбливала старуха моего независимого приятеля-следователя, я
думаю, главным' образом, из-за этой его независимости: чем-то он должен был
ей напомнить летуна Ичике, тоже ведь оставившего семейный очаг ради каких-то
непонятных ему самому грез.
По вечерам мы иногда встречались с Евгением Абрамовичем на улице и
тогда отправлялись с ним в городской парк, шли в кино или даже на
танцплощадку, причем туда, чтобы потанцевать, шел один я, а Евгений
Абрамович лишь издали наблюдал за танцующими стоя за высокой деревянной
изгородью, над которой смешно высилась его голова с узким продолговатым
лицом и всегда несколько удивленными глазами, напоминая голову жирафа над
изгородью в зверинце.
Иногда, впрочем, прежде, чем пойти в парк, мы заходили в небольшой
ресторан, что находился возле самого этого парка. Здесь по вечерам всегда
было немноголюдно и необыкновенно уютно, а кухней здесь командовал добрейший
старик-татарин с грозной ханской фамилией Довлет-Гиреев, непревзойденный
мастер по приготовлению татарского азу. Вегетарианец Евгений Абрамович не
прикасался к азу, как и к другим мясным блюдам, любил жареную картошку
(единственное, что он мне позволял для него заказать), но уж ее-то он