"Т.Поликарпова. Две березы на холме " - читать интересную книгу автора

сторону и чуть вверх.
Так ему и надо. До чего же противный и вредный мальчишка!

Тетя Еня и бабушка

Я еще не знала, что дом, в котором мне придется жить в Пеньках, стоит
совсем рядом с домом противного мальчишки. В одном переулке.
Все совхозные ребята жили в Пеньках на квартирах. За десять километров
в школу из дома не набегаешься. Вот и терпели до субботы, а уж в субботу
наступал праздник, мы бежали домой. А в понедельник, вместе с запасом
продуктов на неделю, нас привозили обратно в Пеньки на лошади.
После уроков первого дня мы с Шурой Омелиной и Верой Зозулей шли домой,
на свои квартиры. Веру поселили к Шуре, а Шура жила у какой-то своей тетки.
Хотя здесь, в Пеньках, была у нее родная бабушка - мы к ней заходили во
время своего путешествия, давно, еще до войны, и ночевали, - но почему-то
сейчас Шура не стала жить у бабушки.
Папа еще летом привозил меня знакомиться к той женщине, у которой
предстояло мне жить и где уже стояли на квартире директорские дети -
Ахтямовы Лена и Энгельс.
Они до меня проучились в Пеньках целую зиму. Папа остановил свою Пчелку
у крепких ворот дома, соседнего с домом Шуркиной бабушки.
- Узнаешь? - коротко спросил меня папа.
Еще бы мне не узнать этот тихий зеленый переулок! От зелени здесь
кажется более прохладно, чем на пыльной и широкой, заезженной и затоптанной
главной улице деревни.
"Вот, - подумала я, - тем давним летом, до войны, с Шуркой и Аськой мы
проходили мимо этих ворот, и я видела этот самый палисадник с тремя молодыми
березками; наверное, заметила и окна в голубых резных наличниках и совсем не
догадывалась, что это мой дом. Что он ждет меня. И будет ждать три года".
Папа отворял ворота. И они ныли тягуче, как зубная боль. Я шевельнула
вожжами, и Пчелка ступила на чисто выметенный двор.
Сердце у меня сжалось от предчувствия разлуки, которая наступит хоть и
не сейчас, когда вслед за папой всходила я по пяти ступенькам до светлой
желтизны выскобленного крыльца. Вторая снизу ступенька была перекошена,
отходила от стенки, и черная кинжальная щель подчеркивала нетронутую чистоту
дерева.
"Как же тут в грязь-то ходить?" - со страхом подумала я. А папа отворил
дверь в сени, такую же яростно чистую, как и крыльцо, и на меня пахнуло этим
острым запахом: ни на что не похожим, не деревенским, вроде бы и приятным,
сладковатым и в то же время каким-то тоскливым; от него защемило сердце,
запершило где-то в горле. Запах чужого, чистого, пустоватого дома, запах
разлуки со всем привычным, домашним. Запах иной планеты.
Потом, когда ехали домой, я спросила папу, почувствовал ли и он, как
пахло в сенях у тети Ени.
- Да, - сказал он, - какая-то горючая смесь. Вроде бы и авиационным
бензином припахивает... Не думаю, что чистый: этой смесью тетя Еня,
наверное, лампу заправляет. Нужно будет привезти ей керосину.
Вот это да! Авиационный! Я как несущественное и скучное обошла в
папином объяснении какую-то смесь, какой-то керосин и занялась бензином. То,
что здесь лампу заправляют авиационным бензином вместо обычного вонючего