"Т.Поликарпова. Две березы на холме " - читать интересную книгу автора

живот и, поймав приятеля за ноги, дергали так, что человек хлопался навзничь
и голова стукала об пол, как деревянная, - звонко. А больше всех бесился
тот, глядельщик. Я так и не встала со своей парты: выйти сейчас было все
равно что сунуться в клетку ко львам и тиграм, которым сторожа забыли дать
поесть. Глядя на беснующихся мальчишек, я ждала, что сейчас кого-нибудь
убьют насмерть или кровь пустят. Но ничего такого не случилось. Видно,
головы у ребят были крепкие. Девчонок, которые, как и я, в перемену не вышли
из-за парт, не задевали.
Так я сделала свое первое открытие на этой планете: парта - твое
убежище. Держись ее, если хочешь уцелеть.
Перемена кончилась, а жертв не оказалось. Только воздух в классе был
теперь как на току в пору молотьбы: просвеченная солнцем пыль стояла
волнистыми слоями, классная доска с моего места, с четвертой парты, еле-еле
виднелась.
Мальчишки сидели красные, взъерошенные, шумно дышали. А того на месте
не оказалось. Опоздал уже - вот тип! Когда он исчез из класса? Я и не
заметила. Все здесь вертелся.
Учительница на следующий урок пришла милая, с лицом, похожим на лицо
моей мамы. Вся такая чистая, свежая, с золотистыми волосами, уложенными на
затылке в литой тяжелый узел.
Опять неожиданность! По тому, как меня удивило появление в классе
красивого, чистого, здорового человека, я поняла, что уже ничего хорошего от
своей новой школы, чужой планеты, и не ждала. Видно, так и думала, что
учителя все будут под стать этому пыльному, враждебному классу, вроде
Мелентия Фомича - маленького, сухо-ватенького, черного, с лицом как не у
всех, с глазом, что смотрит, да не видит, и которого ничто происходящее в
классе не тревожит и не касается.
"Вот дурочка", - думала я, поймав себя на этих мыслях, с наслаждением
наблюдая за красивыми крупными, добрыми руками учительницы, раскрывающими
журнал, переставляющими на столе чернильницу, ручку, указку.
Всей кожей, всем своим существом я воспринимала какую-то теплую,
умиляющую волну, исходившую от учительницы, ее широковатого лица, всей
небольшой, чуть полной фигуры в белоснежной батистовой блузе, просвечивающей
розовым на плечах.
А между тем мы встали и сели, а она нахмурилась и молчит.
Даже я почувствовала себя виноватой за ужасную пыльную бурю в классе.
Стало очень тихо.
И негромко она сказала:
- Отпраздновали первое сентября? Обрадовались встрече? Знаете, если так
будет после каждой перемены, мы все не доживем до конца года. Мы просто все
погибнем. И виноватые, - она кивнула на мальчиков, - и безвинные, - глянула
на девочек, - и мы - учителя. - И скомандовала: - Откройте окна!
Девчата, что сидели возле окон, грохнули шпингалетами, рамы хрустнули,
звякнули стекла; золотой сентябрьский теплый воздух ринулся в класс -
воздух, припахивающий горьковатым дымком, сыростью взрытой земли и едким
запахом раздробленной картофельной ботвы: на огородах за школой копали
картошку. Стал слышен и суховатый, уже легкий (не тяжело-влажный, как летом)
шелест вянущей, желтеющей листвы. Школа стояла в глубине церковной ограды.
Все пространство между высокой красно-кирпичной церковью, выходящей на улицу
и двумя деревянными низкими домиками школы заполняли важные старые деревья -