"Т.Поликарпова. Две березы на холме " - читать интересную книгу автора

Я глянула вправо: там, вдоль безоконной стены, весь ряд парт занимали
мальчишки. Я глянула туда и будто наткнулась на неподвижно нацеленные на
меня глаза. Как на стену с разбегу налетела!
Мальчишка не отвел вежливо взгляд, когда встретился с моим, его глаза
даже не дрогнули, как должны бы дрогнуть у любого живого человека,
застигнутого врасплох. Нет, они не улыбнулись, не нахмурились, не
рассердились, не растерялись, ни одна ресничка не шевельнулась. Ко мне было
обращено неподвижное, спокойное, с неподвижным, немигающим взглядом лицо
наблюдателя, которого никак не может ни взволновать, ни задеть поведение
наблюдаемого. Это мне не понравилось. "Чего это он? - подумала я,
отвернувшись. - Наверное, смотрит, какое у меня противное лицо. Подумаешь,
сам-то какой! Еще смотрит! Больше в ту сторону и не гляну. Много чести".
Я стала смотреть на доску, где Мелентий Фомич выписывал очень красивыми
буквами: "1 сентября 1943 года". Он велел написать это и нам в тетрадях.
И я написала. И снова, подняв голову, невольно глянула вправо.
Мальчишка - он что, и не писал, что ли? - по-прежнему смотрел на меня. Он,
видно, нисколечко не боялся недреманного ока: сидел, развалившись на парте,
прислонясь спиной к стенке, подперев голову правой рукой, левая же свободно
брошена на следующую за ним парту. Он сидел в позе Пушкина-лицеиста на
садовой скамье - есть такая скульптура. Только лицо у него было совсем не
пушкинское: замкнутое, чужое, непонятное. Я попала словно в перекрестье этих
взоров: учительское недреманное око мешало мне как-то ответить мальчишке,
рожу ему, что ли, состроить. Чего ему надо? Наконец я догадалась: это он мне
в гляделки играть предлагает! А я еще сержусь, отворачиваюсь! Вот подумает,
что я не могу смотреть ему в глаза.
И я включилась в игру. Чуть-чуть повернула голову, чтоб не очень было
заметно, и уставилась в глаза мальчишке. "А недреманное око, наверное, не
видит, - наконец сообразила я, - наша бы Анфиса Петровна давно велела
мальчишке сесть прямо". Я поняла, что учитель просто крив и не может
смотреть, как все. И мне стало его ужасно жалко. Я даже смигнула. И опять
рассердилась на мальчишку: развалился, как барин! Пользуется, что учитель
несчастный.
Я стала смотреть на него с презрением и негодованием. Подумаешь,
чемпион гляделок! Если б мне сидеть к нему лицом, прямо, ни за что бы не
смигнула. Попробовал бы, как я, косить глазами вбок!
Странная все-таки эта новая школа. У нас бы так не побаловали!
Еще я думала, что, если б учитель не называл так громко мою фамилию,
этот мальчишка не заметил бы меня и не стал бы на меня смотреть.
Теперь вот сиди и мучайся. Глазам было очень больно.
И до смерти наскучило лицо мальчишки, лицо, к которому я оказалась
прикована поневоле, по долгу чести. Узкое, бледное, с маленьким ртом и
тонким, длинноватым носом, это лицо казалось бы совсем белесым - волосы,
ресницы, брови очень светлые, - если б не карие, удлиненные глаза. Будто
нарисовали лицо, но еще не раскрасили, только глаза успели навести
коричневой блестящей краской.
Когда зазвенел звонок и учитель стал собирать со стола свои пожитки, я
показала язык мальчишке. Он ожил. Вскочив ногами на парту, заорал мне:
- Вот только выйди, я тте! - и потряс кулаком.
Ой, что же началось на перемене! Мальчишки здесь были какие-то бешеные:
они носились друг за другом прямо по партам, кидались в проходе на пол, на