"Т.Поликарпова. Две березы на холме " - читать интересную книгу автора

можно съесть сразу два куска. Надо будет еще так делать: обедать без хлеба,
тогда на ужин останется два куска". Это было приятное открытие. Хоть что-то
хорошее за весь этот первый день. И я вздохнула.
- Хватит тебе вздыхать, как старушке, - ласково сказала тетя Еня. -
Видишь, как у нас ладно. Народу-то сколько. А то сидим мы вдвоем с бабушкой,
как кукушки, да кукуем. А теперь - вон оно, целое общество (тетя Еня сказала
"опчество").
И сразу, отметив про себя "опчество", я вспомнила "толы", услышала
недобрый голос: "У-у большетолая! Припухли толы-те".
- Тетя Еня, а что такое толы? - Я спросила сразу, выпалила, не
задумываясь, что, может, это что неприличное. Как вспомнила, так и спросила.
И, уже отговорив, начала краснеть, почувствовала, как наливается горячим
лицо.
- Ха! Толы - это по-здешнему глаза! - радостно заорал Энгелька. -
Зенки, гляделки!
Тетя Еня даже со словами собраться не успела, как он влез, первый раз
за вечер рот раскрыл. Обрадовался, что знает про здешнее.
И тетя Еня подтвердила:
- Ну да. Глаза так у нас называют - толы. Но это все же по-грубому.
Грубо так-то. Нехорошо.
"Ах, нет, тетя Еня! Это хорошо, хорошо! Это в тысячу раз лучше, чем я
думала!"
Почему лучше, и даже в тысячу раз, я не могла бы сказать. Просто снова
увидела я себя, деревянно переставляющую ноги к спасительной калитке под
злым пристальным взглядом Лешки, услышала мстительное: "У-у, большетолая!"
Но теперь вместе с этим видением, перечеркивая его, взвилось во мне
ликование: "Неправда это все!" Словно свет вспыхнул, словно радостная волна
накатила и тут же отхлынула. Мне будто дали понять, что одержана победа. И
только мне дали это понять.
В чем победа и почему, я не доискивалась. Но было, было: я прошла
сегодня мимо Лешки и Карпэя в страхе, в ожидании оскорблений, прошла как
пленница, не догадываясь, что это он, Лешка, терпит поражение. И он думал,
что унижает меня, и не знал, что мимо прошел победитель.
А тихая лампа все так же кротко светила на голубоватую клеенку, на
Энгелькину книгу, ее желтоватые страницы, и продолжало свое летнее "фр-р-р!"
веретено, и теплая лапчатая тень фикуса держала нас всех вместе, всех разом
в этой комнате. Радость моя, как мышка, показалась и скрылась до поры. Но
после нее стало мне лучше. И только когда устраивались спать и принесли из
сеней мой матрац из тика в широкую синюю полосу, набитый скользящей золотой
соломой (вчера с папой набивали), когда я положила его на пол, под фикус, и,
застелив простынкой, улеглась сама, опять сжала мне сердце боль. На полу
чувствовала я себя как в глубокой яме, как Жилин* в плену у кавказцев, -
заброшенной и одинокой. И опять стало терзать меня ощущение вреда, который я
приношу своей семье. Вот лежит на полу матрац. Такой чистый, выстиранный и
отглаженный мамой, его чехол трется о пол, хоть и подостлала мне тетя Еня
чистый половичок: острые соломинки впиваются в волокна ткани, разрывают их,
я на нем лежу, ворочаюсь, изнашиваю его, и простыни, и одеяло... Опять слезы
подступили к глазам, я старалась лежать неподвижно и долго из-за этого не
могла уснуть.
Жилин - герой рассказа Л. Толстого "Кавказский пленник".