"Петр Николаевич Полевой. Избранник Божий ("Романовы: Династия в романах") " - читать интересную книгу автора

лишив всякой надежды на то, что она когда-нибудь к этим радостям вернется,
даже отняв у ней право этими радостями пользоваться, потому что накануне
ссылки ее насильно постригли в монахини, а ее супруга силою принудили
произнести иноческий обет: царский родич и из бояр боярин, Федор Никитич
Романов обратился в смиренного инока Филарета, а его супруга, боярыня
Ксения Ивановна Романова, - в смиренную инокиню Марфу.
И вот уже более года протекло с тех пор, как она была поселена в
своем далеком заточении, погребена заживо в эту могилу... Уже более года
она жила в четырех стенах своей тесной кельи, темной избы, заменившей ее
светлый, разукрашенный, боярский терем, и никого не видела, кроме
бабы-старухи, приставленной к ней в виде прислуги, и того пристава,
который привез ее в Толвуй.
Этот верный и сановитый господин дважды в день считал своею
обязанностью заглянуть в избу невольной затворницы. Сначала приотворит
дверь из сеней и, не снимая шапки, просунет голову и всю избу окинет
беглым взглядом; потом отворит дверь настежь и войдет важно-преважно,
шапку с головы снимет, но голову задерет высоко-превысоко и раза два
козырем обойдет избу, заглядывая во все углы. Потом обернется к
бабе-стряпухе и непременно скажет ей наставительным тоном:
- Смотри, печь соблюдай, чтобы инокиня не угорела, грешным делом. - И
выйдет, притворив за собой дверь.
Эти посещения единственного живого лица были так однообразны, так
неизбежно повторялись в одни и те же часы дня, что инокиня Марфа давно уже
перестала их замечать, как и вообще не замечала той однообразной смены
ежедневно повторявшихся явлений, которая и составляла ее печальную
действительность. "Бысть утро, бысть вечер - день первый", и день второй,
и день сотый, и эти дни тянулись перед ее очами, как нечто серое, мутное,
неопределенное и нескончаемое... "Вчера" ничем не отличалось от "сегодня",
"сегодня" от "завтра" и так далее, и так без конца и края, словно ее в
закрытом наглухо возке везли и везли по какой-то нескончаемой дороге, на
которой даже и скрипа полозьев не было слышно, даже и толчки, и ухабы не
давали себя чувствовать... Одним словом, она переживала то ужасное
нравственное состояние, которое часто следует за каким-нибудь ужасным
несчастьем или целым рядом оглушительных ударов судьбы, не заслуженных
человеком, - состояние, когда все силы духа замирают и вся нервная
деятельность человека притупляется до того, что внешние впечатления как бы
перестают существовать для страдальца и скользят мимо него неслышными и
незаметными тенями.
Несчастная инокиня, которая каким-то чудом перенесла все пережитое,
упустила даже возможность жить воспоминаниями о минувшем. Она как будто
все, все забыла, и ей не только наяву не вспоминалось прошлое, но даже и в
сонном мечтании не представлялось ничего, что могло бы вывести ее из
тяжелого отупения, освободить ее хоть на время от невыносимого гнета,
лежавшего у ней на душе. И тогда, когда благодетельный сон ненадолго
смежал ее усталые веки, она не видела снов, а видела только отражение той
же, в течение дня пережитой действительности: баба-стряпуха возилась у
печки, сверчок трещал где-то в углу, пристав ходил козырем по избе, пар
валил с мороза в избу сквозь приотворенную им дверь в сени... И только.
Все, что составляло для нее когда-то радость, свет, счастье, утеху
жизни, умерло для нее, отошло куда-то в неизвестную даль, потонуло в