"Борис Полевой. Мы - советские люди" - читать интересную книгу автора

- Что же краснеешь, продажные шкуры не должны краснеть! Вот погоди,
попадешься ты к нам, там тебе пропишут.
Я едва сдержалась, чтобы не грохнуться тут перед ним на колени и не
рассказать ему всего, так тяжело звучали в его устах эти оскорбления.
А он продолжал, все повышая голос:
- Думаешь, отступишь с немцами, убежишь от нас? Догоним! В самом
Берлине сыщем! Никуда от нас не уйдешь, не скроешься!
И он захохотал. Нет, не нервно, у него, должно быть, вовсе не было
нервов, он захохотал злорадно, торжествующе, как будто он не лежал весь
забинтованный, умирающий во вражеском застенке, а победителем стоял в
Берлине, верша суд и расправу.
И тогда я бросилась к нему и зашептала, позабыв всякую осторожность:
- Они ничего не знают. Они хотят узнать от вас о каких-то новых
авиационных частях. Здесь страшная паника. Они боятся, смертельно боятся. Не
говорите им ничего, ни слова. Особенно опасайтесь этого вчерашнего рыжего
майора. Это ужасный человек.
Отпрянув от меня, он с удивлением слушал.
- Так, - сказал он и еще раз повторил: - Та-а-ак! - Глаза у него
немного подобрели, но смотрели зорко и изучающе. - Та-ак, бывает, - он
усмехнулся, но уже не зло, и вдруг, подмигнув мне, закричал во весь голос: -
Прочь, продажная шкура! Ничего я тебе не Скажу, ни тебе и ни твоим хозяевам!
Не добьетесь от меня ни слова!
Он долго кричал на всю тюрьму. Потом спросил тихо:
- Так вы?..
Я кивнула головой. Я вся дрожала, зубы мои выбивали дробь.
- Ну, успокойтесь, - сказал он, - и говорите только честно: мне конец?
- Если ничего не скажете - расстреляют, - сказала я, и мы опять
испытующе посмотрели друг на друга.
- Жаль, очень жаль, мало я пожил, а как хочется жить!.. Ну, ступайте,
ступайте отсюда.
- Не надо ли что передать туда? - спросила я.
- У вас очень измученные глаза, я вам почти верю, - ответил он. -
Почти. И все-таки не надо, ничего я вам не скажу, так лучше и вам и мне - и
прощайте, вы, девушка... - он вздохнул и опять принялся ругать меня на всю
тюрьму.
Меня душили слезы. Такой человек! Такой человек! И ничем ему не
поможешь... Я выбежала из камеры. Майор нетерпеливо шагал по коридору, он,
вероятно, подслушивал нас, но по лицу я увидела, что он ничего не понял,
кроме этих ругательских слов. Я еле держалась на ногах. Мне было все равно.
Майор, бледный от злости, играл скулами.
- Не плачьте, фрейлейн, вы на службе. Как только он перестанет быть нам
нужным... - он не договорил.
Я не помню, как вышла из тюрьмы.
Девушка вздохнула и замолчала. Должно быть, нервы ее были теперь совсем
расшатаны. Ее бил озноб, нижняя челюсть дрожала, лицо передергивал нервный
тик. Она долго молчала.
- Мне очень трудно рассказывать, но мне хочется, чтобы вся страна
узнала, как ведут себя там советские люди. Ведь об этом вы только
догадываетесь. Я обязана досказать. Это мой долг. Ведь никто, кроме меня, не
знает о последних часах этого человека.