"Владимир Покровский. Дожди на Ямайке (Авт.сб. "Планета отложенной смерти")" - читать интересную книгу автора

заплатить за то, чтобы вы молчали, а? Нам очень не нужен сейчас арест. Ну
Лемой!
При этом Федер с вопросительным видом обернулся через плечо к стоящему
рядом куаферу, обыкновенному такому парню с тупым выражением лица и очень
высоким горбом - какие-то чудные, сверхмодные у того куафера были
наплечники. Сильно Лемою этот взгляд не понравился.
- Кто это, Федер? - опросил он.
- А? Этот? - Федор занервничал. - Советник мой, еще пока не очень
известный, но очень талантливый. Рекомендую, проборный работник по имени
Аугусто. Это... Аугусто Иваноус.
- Рад встрече. - Лемой поклонился с озабоченным видом.
Парень меньше всего был похож на куафера, даром что такие наплечники.
Скорее он походил на маменькиного сынка, очень ухоженного и обожающего
вешать или перепиливать кошек.
Лемою окончательно все надоело, и захотелось домой.
- Словом, ребята, - резюмировал он при полном с обеих сторон молчании.
- Соберитесь тут быстро, и поехали. Все вы у меня арестованы.
Мне-очень-жаль-но.
В отчаянии Федер развел руками. И вновь посмотрел на своего советника
Аугусто Иваноуса. Тот утратил наконец безразличный вид и состроил мину
типа "за кого ты меня принимаешь?".
Вера Додекс смотрела вбок. С презрением и гневом смотрела вбок.



4


Куаферы шли в вегиклы гуськом и молча - словно на поклон к какому-то
святому. Наблюдая за ними, рядом с Лемоем стоял Федер.
- Ты не наденешь на нас наручники? - с надеждой в голосе спросил он.
- Зачем? - улыбнулся Лемой. - Было бы глупо.
- О Боже! - сказал Федер. - Ты с ума не сошел? Ты же нас арестовываешь!
Сейчас же на всех нас надень наручники! Мало ли что!
- Глупости! - резко сказал Лемой и продолжил после паузы доверительным
тоном: - Прошу тебя, Федер, не надо терять лицо.
Вот тут-то, возмутившись, Федер совершил ошибку, прекрасно зная, что
совершает ошибку, - он в возмущении отвернулся и наглухо замолчал. Он
просто не мог ничего с собой в тот момент поделать. Он был горд и очень
высоко о себе думал.
Пройдет много лет, прежде чем он сумеет себя за это простить - странным
и в то же время очень стандартным способом, каким многие себе все что
хочешь прощают. Он покается. Самым искренним образом, между прочим. Он
покается и скажет себе, искренне каясь: "Я был идиотом и гордецом, я
непростительно упустил шанс. Снять этот груз с моей души невозможно, да и
при чем тут моя душа - это всегда будет на моей совести".
И совесть тут же угомонилась.
Очень интересная штука - покаяние. Когда вы навзрыд начинаете говорить
о своей вине - не важно, перед всем миром или только перед собой (в
глубоко философском смысле вы и есть весь мир, но только в очень глубоко