"Властимир" - читать интересную книгу автора (Романова Галина Львовна)

ГЛАВА 8

Пока собирали вещи, седлали дрожащих лошадей и выбирались из развороченного леса, Властимир не переставал подтрунивать над Буяном, в который раз поминая ему его подозрительные и наверняка лживые слова. Гусляр и ухом не вел, только иногда огрызался беззлобно.

Лес как вымер — очевидно, все зверье спряталось подальше почуяв бурю, и еще не успело прийти в себя. Только птицы, как будто ничего не случилось, славили новый день.

Странная буря прошла по лесу полосой — они проехали всего три-четыре версты, когда следы урагана исчезли. Вывороченные с корнем деревья, обломанные сучья и сорванная листва остались позади. Кони нашли тропу и брели, спокойно опустив голову.

Буян был насторожен и задумчив — он не знал, куда ехать. Что же до Властимира, тот явно не задавался подобным вопросом.

Густая чаща перешла в светлый березняк, который становился все реже и реже. Навстречу им вышла старая торная дорога, приглашая следовать за собой.

Всадники выехали в поле. Дорога шла по склону холма, огибая его. Лес остался позади, кругом были только небольшие островки деревьев. Сокращая путь, они поднялись на холм и окинули взглядом округу. В десятке верст впереди, куда устремлялась с холма дорога, снова начинался лес. Он чем-то манил к себе, хотя был выше и гуще, чем тот, из которого они только что выехали. Что-то в нем таилось, но что — сказать было трудно.

Властимир первым тронул жеребца, устремляясь напрямик к лесу. Буян задержался, перебирая пластинки оберега.

— Эй, погоди, княже! — крикнул он. — Помедли немного.

— Зачем? — не поворачивая головы, отозвался тот. — Что еще случилось?

— Но мы же вместе…

— Нет. Ты сам по себе, я сам по себе. Если ты решил ехать своим путем, я препятствовать не буду, но и за тобой не поеду!

Буян пришпорил Воронка и догнал князя.

— Слушай, — заговорил он, — Мы не можем так! Надо же знать, куда нам ехать, — не слепые же мы котята!

— Мой путь меня найдет, — спокойно сказал князь. — А тебя я с собой не звал — можешь ехать куда угодно, я не держу.

— Но мы не знаем, что готовит нам будущее, — убеждал его Буян.

Властимир потянул повод.

— Как ты мне надоел! — в сердцах сказал он. — Оставь меня в покое — я лучше знаю. Я старше и опытнее, я князь, мне приходилось воевать и с варягами, враждой с которыми ты так кичишься. Но ты с ними только враждовал, а я еще и научился жить в мире, чего тебе вовек не добиться. Так что или отправляйся своей дорогой, или замолчи и предоставь мне решать. Я все сказал!

Он вновь тронул Облака навстречу лесу.

Легче всего было повернуть коня назад или в сторону, выбирая свою дорогу. Буян не представлял себе, как он дальше будет защищать человека, который не желает принимать от него помощь.

Оберег кольнул ладонь. Гусляр почувствовал, что коснулся пластинки со свастикой — выбор пути. Зажав оберег в кулаке, он поскакал вдогонку за князем.

Властимир не оглянулся при его приближении, только хмыкнул в усы, но Буян не обратил на это внимания — он уже заметил то, что раньше увидел князь.

Лес стоял на холме, растекаясь зелеными зарослями по его склонам. Дорога взбиралась на холм, пропадая над деревьями, но она была не одна. У подножия, примерно на расстоянии двух-трех поприщ от основания холма, она разделялась на три. Одна из боковых уходила круто влево, туда, где щетинился ельник. Другая не менее круто сворачивала вправо, в луга. На том месте, где дороги расходились в стороны, лежал глубоко ушедший в землю огромный валун.

Властимир, конечно, видел камень. Он спокойно объехал его и направился дальше по прямой дороге. Но Буян, бросив один беглый взгляд на поверхность валуна, остановил коня и соскочил наземь.

— Погоди, княже! — позвал он.

— Что еще?

— Вернись.

Подивившись необычно решительному голосу гусляра, князь остановился и с неохотой вернулся, но не спешился. Буян стоял у камня, опершись на его шероховатый бок.

— Князь, — нетерпеливо молвил он, — конечно, ты старше и опытнее, но неужели ты не заметил, что здесь написано?

— А что там может быть написано? Это простой камень, кто на нем будет что писать в открытом поле?

— Это камень у дороги. Проезжать мимо такого камня — верх легкомыслия… Или ты грамоте не учен?

В голосе гусляра было ехидство, будто он нарочно хотел рассердить князя. Властимир ответил ему под стать:

— А сам-то ты читать умеешь? Хотя где тебе! Ты же был простым гусляром, их грамоте никто отродясь не учит. Грамота нужна летописцам, купцам, воеводам, князьям и их ближникам. А гусляру ее заменяют память да песни… Ты надеялся, что я тебе прочту, что тут написано? Не выйдет!

— И не надо, — пожал плечами Буян. — Многого я не ведаю, но слова эти мне понятны. И если хочешь, я прочту тебе, что здесь написано.

— Сделай милость, — холодно молвил князь, не собираясь спешиваться…

Он был уверен в себе, а что мимо камня проехал — так не все ли равно, по какой дороге ехать! Путь сам приведет его к цели.

Он по опыту знал, что все дороги, что вот так расходятся в стороны, потом обязательно соединяются и, значит, не имеет смысла выбирать лучшую.

Строки были старые, полустертые, некоторые буквы вовсе исчезли. Все слова были написаны на древнем языке, который почти повсюду был забыт. Буян не знал, что именно на этом языке написана Велесова книга, о которой он в первый раз услышал от Чистомысла. Но едва он взглянул на строки, сразу понял все, до последней буквы.

Властимир ждал, опершись на луку седла. Буян уловил его насмешливый взгляд и заговорил:

— Слушай, князь! Написано здесь вот что: «Прямо пойдешь — судьбу найдешь, налево пойдешь — все желания твои исполнятся, направо — самая короткая дорога в Ореховец».

— Это правда? — спросил Властимир, забыв, что изображает всезнающего.

— Правда, сам взгляни!

— «Прямо» могу понять, «налево» — тоже, но при чем тут дорога на Ореховец?.

— Как? — искренне удивился Буян. — Ты не знаешь? В Ореховце же самый известный торг! На севере всем известен Новгород, на юге — Киев, на западе — Чернигов, а на востоке — Ореховец. Едем туда, — он схватился за стремя князя, — этот город ближе всех, а на торгу чего только не узнаешь! И про Змея своего…

Властимир нетерпеливо высвободил ногу. Ему неинтересно было, что там гусляр говорит про торг — гусляру торг ведь лучшее место, они частенько там толкутся: деньги есть — гуляют, денег нет — ищут, у кого бы подзаработать. Его больше занимали два других направления.

— Все желания, говоришь? — вслух подумал он. — Налево?.. У меня одно желание — поскорее найти дорогу в Змеево логово. Едем налево — там все узнаем: и где Змей прячется, и как его одолеть. Ну?

Но Буян не тронулся с места.

— Трусишь? — догадался Властимир. — Ну так сворачивай на свой торг Ореховский или куда там хочешь. А мне по торгам разъезжать недосуг. Если ты в ту сторону хочешь — про-Щай. Тебе направо, мне налево!

Он уже развернул коня, когда Буян бросился к нему и вцепился в повод, повиснув на морде Облака. Жеребец всхрапнул и попятился, осаживаясь.

— Отпусти! — вскрикнул Властимир. — Не мешайся под копытами — мой Облак приучен топтать врага ногами. Прочь, если жить хочешь!

Он вздыбил коня, но Буян упрямо тянул повод Облака на себя, разворачивая его.

— Не пущу! — крикнул он. — Ты сам не знаешь, что тебя там ждет!

— Меня ждет там одно — там не будет тебя! Прочь с дороги! Меня моя судьба зовет, слышишь?

Он вскинул руку, и Буян невольно прислушался.

В небе звенел жаворонок, в траве трещали первые, еще робкие сверчки и кузнечики, гудела пчела, шуршали травы. Но больше ничего не было слышно. Гусляр уже хотел сказать об этом, но в то же мгновение откуда-то из ельника донеслись отзвуки песни. Что за песня — отсюда не разобрать, но голос был нечеловечески нежен и притягателен. В нем было что-то знакомое.

— Эта песня тебя зовет, княже?

— Это голос моей судьбы. С дороги! Я постигну мою судьбу!

Из чащи ельника опять донеслась песня, но на этот раз гораздо громче. Лошади заволновались. Властимир ударил по бокам Облака, тот рванулся вперед, вырываясь из рук Буяна, который с трудом удержался на ногах, и поскакал в ельник.

— Он с ума сошел! — схватился за голову Буян. Воронок рядом с ним нервно перебирал ногами, фыркал.

Только привычка удерживала его на месте, но когда Буян вскочил в седло, с места стремительно помчался вперед. Буян чувствовал, что эта песня не к добру.

Облак далеко вырвался вперед, но Воронок был моложе и сильнее. Буян догнал князя в-ельнике, поравнялся с ним и, улучив минуту, свесился с седла и поймал Облака за узду, останавливая его так, как усмиряли понесших коней. Схватившись за узду, он выбросил ноги из стремян и вылетел из седла, повиснув на морде Облака.

Испугавшись неожиданной тяжести, жеребец остановился, вскидывая голову с придушенным храпом. Буян с трудом уворачивался от копыт, пригибая его голову к земле.

— Ты что, совсем разум потерял? — разозлился Властимир. — А ну, пусти немедленно! Я спешу, мне время дорого, и вообще я не желаю больше иметь с тобой дела. Мы попрощались уже! У меня теперь своя дорога!

— Погоди, княже! Дай слово молвить, — взмолился Буян.

— О чем это еще? А… догадался — я же тебе за услугу не отплатил! На, держи.

Он потянулся к висевшему на поясе кошелю, на ощупь отсчитывая монеты-резаны, но Буян ударил снизу по протянутой руке, рассыпав их.

— Я раньше ничего не просил у тебя, князь, — гордо промолвил он, — а сейчас и подавно не попрошу. Одно только позволь молвить на прощание, коли решил от меня отделаться. Я — певец, мое дело — песня да былина, что к случаю рассказана. И прежде чем ты дальше поедешь, хочу кое-что тебе поведать…

И ты, князь, запомни — желание любое исполнится лишь после того, как ты сам к нему руку приложишь. Сказать же и ждать, что по слову твоему все исполнится, так ни один колдун и волхв даже не умели; Не гонись за словом неписаным — лучше едем другой дорогою!

— Это ты верно сказал, — оборвал его Властимир. — «Не бывать зиме прежде осени!» Не идти слуге пред хозяином. Я путь выбираю — я князь… Все равно наши пути расходятся.

Он решительно двинул коня вперед, но Буян повис на узде Облака.

— И до чего ты, князь, неразумен! — воскликнул он, разворачивая его назад. — Ну будто дитя малое!

Этого Властимир снести не мог. Мало того что этот изгой себе слишком много позволяет, так он еще им и командует! Размахнувшись, он ударил Буяна плетью.

— Прочь, враг! — крикнул он. — Я князь и буду делать все так, как хочу! Вон отсюда. Слишком долго я тебя терпел!

Плеть свистнула еще раз, и Буян с коротким криком закрыл лицо руками. От боли брызнули слезы. Он замер, не в силах отнять рук, а князь спокойно поехал дальше.

Воронок тихо подошел сзади, ткнулся носом в плечо. Буян медленно отнял руки, моргая мокрыми ресницами. На пальцах осталась кровь — щека под правым глазом была рассечена.

— Я бы его убил, — молвил он Воронку. — Меня еще никто никогда, даже те варяги… Ну и поделом ему!

Зло махнув рукой, он рукавом вытер кровь со щеки и вскочил в седло, заворачивая Воронка назад, вон из леса. Расставшись с князем, он вернется в Ласкову, а может, и еще куда направится — теперь он сам по себе.

Тихая песня коснулась его ушей — нежная, ласковая, призывная и тревожная. Та, кому принадлежал этот голос, знала, как тяжело у него на душе, и звала его к себе, предлагая отдых и утешение. Но не это сейчас нужно было Буяну, и он остался равнодушен к неведомой певице.

Воронок топтал пышные заросли, что поднимались под пологом густого леса. Буян уезжал прочь, но песня не затихала — наоборот, она звучала, казалось, совсем рядом, не приближаясь и не отдаляясь. Гусляру почудилось даже, что он знает ту, которая ее пела.

Голос певицы усилился, и повеление в нем зазвучало яснее, она приказывала идти к ней, грбзя за ослушание страданиями — это слышалось в ее голосе. Воронок под Буяном вдруг заупрямился, осаживаясь на задние ноги и выворачивая шею назад.

— Что с тобой, Воронок? — воскликнул гусляр, когда его конь опустился на колени, храпя и вытягивая шею.

Он в тревоге соскочил наземь и склонился над жеребцом. Лишившись седока, Воронок быстро вскочил и поспешил назад, на голос, в котором звучало теперь блаженство и торжество.

— Приди! Приди! — доносилось оттуда.

Это были единственные слова, что разобрал Буян, но ему сразу все стало ясно.

Впереди — ловушка. Обладатель этого голоса заманивает в нее всех подряд, не разбираясь, а самонадеянный князь отправился прямо ей навстречу и уже, наверное, попался…

Ноги сами понесли гусляра вдогонку за своим конем. Что-то в нем отзывалось на песню, но он понимал, что может легко повернуть назад. Просто иного способа поймать убежавшего Воронка у него не было.

Песня звучала издалека, маня к себе. Заблудиться было невозможно.

Властимир был полностью во власти своих дум. Снова и снова он вспоминал Буяна и их неудачное прощание. Не так надо было поступить, но иначе он не мог. Ушедший целиком в воспоминания, он почти не слышал песни и слегка удивился, когда деревья раздались в стороны и Облак выступил на большую поляну, на которой почти не было травы. В центре ее возвышался холм — забытый курган. Когда-то здесь, возможно, было поле или вырубка, на которой славяне справили тризну по умершим собратьям и насыпали этот курган. С тех пор прошло не два-три века, а больше, но поле не уступило лесу, и курган оставался на месте как свидетель былого. На его вершине сохранился каменный идол в виде птицы, сидевшей распустив крылья.

Солнце било князю в глаза, до кургана было саженей пятьдесят, и он проехал добрую половину расстояния прежде, чем понял — что-то в этом памятнике неизвестным воинам странное. В ту же минуту птица, оказавшаяся настоящей, не каменной, пошевелилась, подняла голову, и в небо полилась та самая песня, что привела его сюда.

Властимир много раз слушал песни дев, гусляров и скоморохов, но никогда не подозревал, что на свете может быть что-то, сравнимое с этим голосом. Песня лилась и лилась, как вода из сосуда, — ровно и мягко. В ней было все — и сладость отдыха, и горение битвы, и тревожное ожидание боя, и упоение победой, и светлая печаль по павшим, и обещание награды для выживших. Властимир не разбирал ни одного слова, да ему это было и не нужно — он понимал песню и так.

Облак мягким шагом поднес его почти к самому подножию кургана и встал, опустив голову, словно его сморил сон. Властимир спешился и, оставив верного коня, стал взбираться на курган.

Птица была огромная — даже сейчас, сгорбившись на расставленных лапах, она была ростом примерно с низкорослого хазарского конька, если бы у того выросли крылья. Ее жесткое оперение отливало черно-синим цветом, на животе кончики некоторых перьев были серые и почти белые. Длинные перья хвоста волочились по земле, кривые когти бурого цвета цеплялись за камень. Голова и грудь у нее были человеческие, женские, и при одном взгляде на нее Власти-миру стало даже жаль, что ниже груди, усыпанной монистами и бусами из жемчуга и янтаря, у нее птичье, а не женское тело. Встреть он женщину такой же несравненной красы, что и эта заколдованная птица, — немедля сделал бы ее княгиней. А вдруг она и есть заколдованная девица, что только ждет того, кто ее освободит?

Князь, пораженный этой догадкой, на минуту отвлекся и увидел, что курган засыпан неровно — с его стороны склон был глаже, на нем росли кусты, торчали камни. А позади птицы он обрывался довольно круто. Но Властимир не заметил, что под кустами тут и там валяются обглоданные лошадиные и человеческие кости, а правую лапу птицы охватывает толстый железный обруч, от которого к камню тянется цепь достаточной длины, чтобы достать человека у подножия кургана.

Птица все пела и пела, и остановившийся князь почувствовал, что у него кружится голова. Жара и усталость навалились свинцовой тяжестью, заныла нога, которая уже несколько дней как совсем перестала болеть. Он потер рукой лоб, недоумевая, почему ему вдруг захотелось спать.

В песне птицы послышалось что-то о горе, страданиях и неудачах, о преградах, что встают на пути у любого человека, и о бессилии людей пред лицом судьбы. Только одно средство есть против всех напастей в этой жизни, и оно здесь, с нею, в ее голосе…

Властимир опустился на колени, потом прилег, не сводя глаз с чудесной птицы. «Она одна понимает меня и может понять всех, — думал он, чувствуя, как слипаются глаза. — Странно, почему я о ней ничего не слышал? Она знает, как мне выполнить то, зачем я пустился в путь… Вот только она допоет, и я спрошу. Не может быть, чтобы она не знала. Она знает все, все тайны!..»

Глаза его сами собой закрылись, голова опустилась на землю, и князь уснул, убаюканный песней. В нескольких шагах от него, у подножия кургана, опустив голову, дремал Облак.

Птица замолчала и внимательно поглядела на спящего человека и лошадь. Красивое лицо ее исказилось, губы хищно скривились. Она неловко соскочила с камня, звеня цепью, и, переваливаясь, пошла к спящему князю. Подойдя, она осторожно, кончиком крыла, потормошила его и, убедившись, что он ни на что не реагирует, подергала лапой за цепь, давая кому-то на том конце сигнал.

Но, кто бы там ни был, ответа она получить не успела, потому что неожиданно затрепетали кусты и на поляну вышел решительным шагом вороной жеребец с пустым седлом.

Птица сразу же подобралась и, вытягивая шею, запела ту же самую песню без слов, приманивая коня, который и не пытался сопротивляться. Она по опыту знала, что где такой конь, там и всадник.

И верно — вслед за жеребцом к ней вышел человек.

Буян остановился у самой опушки, окидывая взглядом поляну, курган, к которому направлялся его Воронок, и птицу, певшую с самозабвением и страстью. Он заметил белого Облака, спящего в нескольких шагах от кургана. Самого князя поблизости не было видно — его закрывали кусты, но не это увеличило тревогу и страх, что поползли по душе гусляра при одном взгляде на птицу. В ней он сразу, хотя никогда не видел, узнал помощницу злых сил мира и самого Чернобога — Сирин!

Смерть грозила всякому, кто услышал ее песню, — ничто не могло остановить смерть. Человек забывал даже мать родную и был способен убить лучшего друга, если тот вставал у него на пути. Судя по всему, князь не избежал чар Сирин, которые действовали на любого человека или животное.

Буян ни на минуту не задумывался над тем, почему его самого не клонит в сон, хотя Сирин продолжала петь и его Воронок уже присоединился к Облаку в последнем сне. Гусляр понял, что Сирин поет для него, но, пока яд ее голоса не успел подействовать, надо было выяснить, что с князем. И он побежал к кургану.

Яд песни все-таки проник в него: он слышал внутри себя слабый голос сомнения — князь крепко обидел его, обошелся с ним, как только хазары обращаются с рабами, а теперь он должен выручать князя? Не проще ли бросить его здесь на произвол судьбы, отомстить за боль и рану на щеке?

Буян остановился у подножия кургана подле спящего Облака. Под лапой певшей Сирина-птицы он заметил разметавшегося во сне Властимира. Лицо резанского князя уже покрыла смертельная бледность — песни Сирин навевают смертный сон — чем дольше их слушаешь, тем быстрее сон переходит в смерть. Лицо спящего казалось по-юношески невинным, и Буян отбросил колебания.

Он бросился к своему коню за оружием. Сирин прервала песню и поспешила к нему, вытягивая шею. Но потом оглянулась на лежащего и вернулась.

Выхвативший меч Буян ахнул в тревоге. Сирин схватила когтями тело Властимира и тяжело поднялась со своей ношей в воздух. Цепь, которую гусляр только сейчас заметил, помешала ей улететь, но такая крупная птица могла легко ее оборвать и исчезнуть с добычей. Она уже дернула один раз, и цепь зазвенела. Что-то хрустнуло — еще один рывок, и Сирин окажется на свободе и улетит. Она рвалась снова и снова, камень шатался. Тело князя болталось в ее когтях.

— Стой! — закричал Буян, бросая меч.

Птица не обращала внимания на его крик, но он не стал медлить и поднял лук. Попасть в такую большую птицу ничего стоило, но следовало помнить, что у нее в когтях человек.

Цепь наконец лопнула от очередного рывка, Сирин стала набирать высоту, и Буян выпустил стрелу.

Сирин закричала — стрела попала ей туда, где начиналось женское плечо. Громко вскрикнув, она разжала когти, роняя человека, и поспешила сесть.

Бросив лук, гусляр поспешил к упавшему князю. Тот скатился ниже по склону и лежал, застряв у куста, лицом вниз, не шевелясь.

Буян склонился к нему, но тут раздался громкий крик ярости, и страшный удар сбил его с ног. Перекатившись, он вскинул голову и увидел над собой Сирин. Она волочила правое крыло — стрела торчала из плеча, и кровь текла из раны на оперение и высокую тугую женскую грудь. Левое крыло ее было приподнято, готовое нанести второй удар. Раненная, Сирин забыла о чарах своего голоса или же поняла, что встретила того единственного человека, которого боялась и ненавидела заранее, единственного, кто на всей земле не поддается чарам ее песни. Она все-таки попыталась еще раз запеть. Действие ее голоса не замедлило сказаться — спящий князь почти перестал дышать, лицо его исказила судорога, а кони сделали несколько шагов к ней. Но гусляр, что стоял перед нею, не дрогнул.

Это был странный поединок — Буян, не сводивший глаз с Сирин, уже не слышал ничего притягательного в ее голосе: только чистые совершенные звуки, доступные и человеку. Он вскинул руки и ответил ей ее оружием.

Услышав голос врага, Сирин замолчала, потом яростно заклекотала хриплым голосом и побежала на него, махая здоровым крылом и переваливаясь на коротких кривых лапах. Со стороны это могло выглядеть забавно, но Буян понимал, что один удар этого крыла повергнет его наземь, и тогда Сирин убьет его, разорвет, как орел разрывает зайца.

Сирин махала крылом, гусляр уворачивался, отбегал, изматывая ее.

Неожиданно он вспомнил об одной вещи, о которой совсем было забыл. Опрометью бросился он к Облаку и, запустив руку в тороки, выхватил семихвостую плетку — дар Ве-денеи. Она говорила, что в хвосты вплетены стебли перелет-травы. Что ж, ревун-трава только что помогла его стреле ранить неуязвимую Сирин, должна трава помочь и на этот раз.

На сей раз он не стал убегать от удара крыла Сирин и упал, сбитый с ног. Птица испустила торжествующий крик и, подскочив, наклонилась над ним.

В этот самый миг Буян ударил Сирин плетью по лицу, как недавно его самого князь.

Крик ужаса и боли был ему ответом. Сирин подпрыгнула, намереваясь поразить его сверху, но непонятная для нее сила подняла ее в воздух и понесла прочь.

Проводив взглядом удаляющуюся птицу, Буян с явным уважением свернул плеть.

— Действует, — тихо промолвил он. — Вернусь, надо сказать Веденее… И Чистомыслу — тоже!

Вспомнив о том, кто дал плеть, Буян вспомнил и о князе. Тот лежал недвижим. Прикоснувшись, гусляр ощутил пальцами смертный холод.

Но Властимир еще дышал. Скинув плащ, Буян укутал плечи князя, обхватил его, прижимая его голову к себе и растирая холодные ладони. Потом вспомнил о песне Сирин и тихонько, на ухо князю, зашептал ту мелодию, что чаще всего пели девушки в Ласкове, — о девушке, прощающейся с милым на лесной дорожке. Один раз он слышал, как ее напевает сама Веденея, только с другими словами:

Властимир глубоко вздохнул, и обрадованный Буян потормошил его:

— Вставай, княже! Не время спать!

Властимир разлепил веки:

— А, это ты… Вернулся-таки?

— Да не вернись я, тебя и на свете бы не было! Ты чуть не погиб от чар Сирин-птицы. Она уж тебя совсем в когтях унести хотела, да я не дал.

С помощью гусляра князь сел, потирая лоб и собираясь с мыслями.

— Ничего не помню, — молвил он наконец. — Птицу, что тут сидела, это я помню, голос ее… чарующий…

— Смертоносный, — перебил Буян. — Ты на лошадей глянь!

Властимир повернулся и вскрикнул — Облак и Воронок стояли опустив головы. Старый Облак шатался, собираясь не то лечь, не то упасть. Вдруг он и вообще завалился на бок, дрыгнув ногами.

— Товарищ мой верный, — прошептал пораженный князь. — Что с тобой?

— Поразила его песня Сирин. И с тобой такое сталось бы, не явись я вовремя.

Оставив Властимира сидеть на земле и озираться на черепа и кости, которые он увидел впервые, Буян пошел к лошадям, окликая их:

— Уж вы гой еси, вы, лошадушки, уж вы коники-кони рые! Поднимайтеся-просыпайтеся да на голос мой собирайтеся. Слишком долго вы спали-грезили, не пора ль открыть очи ясные?

На глазах удивленного князя сначала Воронок, а потом и Облак вскинули головы и пошли к нему, с каждым шагом быстрее приходя в себя. Подойдя к гусляру, они ткнулись носами ему в руки.

— Пора ехать, княже! — обернулся тот. — Кони застоялись, а ты загостевался!

Властимир с готовностью попытался встать, но сила ушла из его ног, и он остался сидеть.

— Не могу сейчас, Буян, — молвил он. — Устал я. Все тело ноет, словно три для сражался без отдыху… Давай подождем немного тут — Сирин не скоро вернется, а я тем временем отдохну.

— Не время бока отлеживать! — Буян решительно направился к князю и силой поднял его, потащив к Облаку. — Нельзя нам тут задерживаться, княже! Чует мое сердце, опасно тут!

— Нет у тебя сердца, Буян, — огрызнулся Властимир. — Иначе ты бы дал мне роздыху. Я воин, я старше, я знаю, когда надо человеку отдохнуть… Зря ты вернулся!

— Ничего-ничего, — пробурчал Буян, подсаживая князя. — Придет время, ты мне за эту спешку в ноги поклонишься!

— Не в ноги поклонюсь, а еще раз плетью отхлестаю, — пообещал князь, — если и дальше верховодить будешь. Я сам не знаю, почему тебя слушаюсь!

Он продолжал ворчать и дальше, но Буян не обращал на него внимания. Сев на Воронка, он под локоть поддерживал Властимира, который все заваливался в седле вперед и в самом деле засыпал, не в силах бороться с остатками зачарованного сна птицы Сирин.

Они покинули поляну как раз вовремя и не увидели, что камень, к которому была прикована птица, стал медленно вращаться, открывая круглое отверстие хода, уходящего глубоко под землю. Из него показалось зеленоватое длинное существо, похожее на змею, с тонкими руками и выпученными глазами, закутанное во что-то серебристое. Существо огляделось, что-то прошипело злобно на своем языке и скрылось. Камень пришел в движение, загораживая ход, в который быстро втянулась цепь с ноги Сирин.