"Радий Погодин. Красные лошади (детск.)" - читать интересную книгу автора

самых лохматых псов, столкнувшихся в постоянном соперничестве, и вылез
обратно. Псы, заметив пропажу, сцепились друг с другом. Остальные, не
обращая внимания ни на что, чавкали и лакали. Щенок улегся на мосол
грудью, порычал немного, воображая, как с хрустом и ликованием раздробит
мосол в порошок.
К нему подошла Сильва, почтительно и печально. Он и на нее рыкнул, но
оставил ей недоглодыши и снова полез к помоям.
В этот день щенок получил трепку от поджарого полупинчера, но не
пищал, не просил пощады, наоборот, оскалил зубы полупинчеру вслед. Потом
ушел на реку, долго лежал один и плакал от злости и от обиды, накапливая в
себе месть. Вечером он пришел к Сильве. Возле бочки стояла миска - щи с
накрошенным хлебом. Сильва лежала, отворотясь от еды, и в глазах ее
слезился материнский укор. Насупившись, ворча, щенок подошел к ней,
толкнул ее носом, как бы пообещав: не тужи, я еще выпотрошу кое-кого, дай
срок, - и принялся жрать Сильвины щи. Сильва дышала со свистом и хрипами.
Печально помахивая хвостом, смотрела, как щенок пожирает пищу, как скачет
по огороду пустая миска, словно этот разлапистый рахитичный бандит
придумал вылизать ее до дырок.
Сильвина хозяйка, старая и согнувшаяся, опираясь на костылик, несла
на спине ношу ольховых сучьев для топлива. Она перебросила ношу через
изгородь, пролезла между жердями и, только выпрямившись и растерев
поясницу, заголосила:
- Ах ты, Сильва ты окаянная! Ишь смотрит, зажравши. Я твоих щенков не
успеваю топить, а ты пащенка завела! - Выкрикивая эти безжалостные слова,
хозяйка половчее ухватила костылик и, кряхтя и хромая, бойко бросилась на
щенка. - Не хватало мне еще тебя, лешего! А ну пошел прочь! - И, глядя,
как неспешно он убегает, оглядываясь и показывая клыки, ворчала: - Ну
злодей, ну зверь! Не то что моя Сильва - дура. - И не сердито, а, скорее,
жалеючи ткнула прижавшуюся к земле суку костыликом, - Ишь глаза проливает,
небось опять щенки будут.


* * *

Сережка сидел в солнечном, медленно кипящем пятне посреди
отгороженного помещения. Неровные белые стены смыкались над его головой.
Арки уходили куда-то, пренебрегая дощатой перегородкой, перегородка для
них была как временная кисея или вековая, но тоже непрочная паутина.
Он сидел долго, вглядываясь в трещины, в бугры штукатурки и
неожиданные карнизы выступающей плинфы - древнего новгородского кирпича. И
странно, дощатая запруда, дивно пахнувшая сосной, вдруг придала движению
стен и каменных сводов иллюзию бесконечности. Тени текли перед Сережкиными
глазами, отдаляя видимые горизонты и предметы, отбрасывающие тень, словно
он поднимался к некой вершине, откуда дано ему все узреть. Тени
переливались по неровным лепным стенам, то сгущаясь, то ослабляя тон, то
голубые, то сиреневые, то розовые, то в неожиданно светлую желтизну.
Сережка смотрел и смотрел на них, пока не увидал гривы и мускулы. Он
вздохнул, обмакнул кисть в жидко разведенную красную гуашь и принялся
обрисовывать контуры лошадей. Иногда он ошибался, стена ломала, казалось
бы, пластичные линии, не соглашалась с ним - их приходилось соскребать,