"Радий Погодин. Живи, солдат (Маленькая повесть о войне)" - читать интересную книгу автора

Посмотрев газету, Лассунский сказал:
- Ну и ну... <Бюллетень> пишется с двумя <л>. Можно было заглянуть в
словарь или спросить. Места для текстов вы не оставили - почему?
Они возразили запальчиво:
- Зачем для текстов? Пушкина наизусть нужно знать.
- А если кто-нибудь захочет выразить чувства?
- Пускай вслух выражают.
Лассунский вернул им газету.
- Необходимо думать. Пять минут размышлений, перед тем как начать
дело. Пять минут размышлений сэкономят вам дни, может быть, недели...
может быть, жизнь. Вперед, мальчишки, вперед - к свету. Кстати, вы умеете
размышлять?
Они попробовали.
Слово <бюллетень>, хоть и с двумя <л>, в этом деле им показалось
неправильным. Пушкин не больной инвалид, чтобы ему бюллетень, - он коварно
убитый на дуэли великий поэт. Ему памятник! Чтобы как живой.
Они шумно написали: <Наш памятник замечательному великому поэту
Пушкину Александру Сергеевичу!> Посередине листа нарисовали памятник -
Пушкин в окружении пионеров с цветами. Под ногами у Пушкина двуглавый орел
царский разбитый. Вокруг постамента декабристы стоят гордые, под каждым
фамилия. По краям листа в виде рамки много картинок ярких, но мелких.
Места для выражения чувств в письменном виде осталось хоть и немного, но,
по их размышлениям, достаточно. Кто писать-то будет: Верка Корзухина,
Люсик Златкин, ну еще Молекула лупоглазый.
Гейкины красивые сестры перешагивали их с опаской, боясь наступить в
блюдце с тушью или опрокинуть стаканы с кистями. Пол вокруг стенгазеты
пестрел разноцветными кляксами. Гейкина мать и Гейкин отчим в сторонке
месили тесто для пирогов. Уходя, Алька встретил на лестнице
старшину-подводника, широченного, как платяной шкаф. Старшина шел
свататься к старшей Гейкиной сестре.
Лассунский газету долго рассматривал, качал головой, улыбаясь.
- Теперь ваши размышления видны и понятны. Самомнения у вас
многовато, но все же неплохо. Вы не такие уж и тупицы, как я себе
представлял.
Он их все же любил. <Вперед, мальчики, - говорил он в минуты затишья.
- Вперед - к свету...>
Очнулся Алька на второй день. Разглядел брезентовый косой потолок,
птицы над потолком пронзительно и заунывно кричали.
Настроение в палатке было сумрачное, насупленное. Да и сама палатка
прищурилась как бы то ли от папиросного дыма, то ли от сырости. Майор
Андрей Николаевич лежал, обложившись томиками Гарина-Михайловского.
Майор-танкист сидел на тумбочке у входа, смотрел на природу слепым лунем.
Капитан Польской в проходе жал стойку. Он касался носом пола и наливался
при этом пунцовой натугой. Стойку он не дотягивал, но горделиво
выпрямлялся, играл напоказ калеными мускулами и поджимал живот.
- Зачем вы столько затрачиваете силы? - сказал Алька. - Стойка - это
так просто. Это - как взмах.
Андрей Николаевич шевельнулся резко, томики Гарина-Михайловского
попадали на пол. Майор-танкист повернулся на тумбочке.
- Тише, бабушка, - прошептал капитан Польской и захохотал вдруг. -