"Иван Григорьевич Подсвиров. Касатка " - читать интересную книгу автора

марушанский, чужой. Пьет. - Распахнув двери во двор, она сжимает кулак,
склоняется и тихо смеется в него. - Ты, Максимыч, не обижайся. Это я
пошутила, чепуху буровлю. Типун мне на язык. Ты теперь вон какой!
С председателями знаешься. Не зря люди говорят: школа дает нажиток. Кто
не ленился, учился, тот и в дамках очутился.
Во дворе Касатка всплескивает руками, с оханьем и причитаньями
подбирает на ходу жидкую хворостину и убегает в огород. Оттуда доносится
ее сердитый голос:
- Дармоеды! Кыш, кыш! Вот я вас!
Стремглав сквозь щели в ограде забегают во двор ути, влетают куры,
ракетой несется, путаясь в картофельной ботве, поросенок. Поднимается шум,
визг, кудахтанье, беспорядочное хлопанье крыльев. Свистит, жикает в
воздухе хворостина. Птицы устремляются на улицу. Касатка с весьма
решительным видом, с поднятой в руке хворостиною выносится из-за
подсолнухов и скоро появляется возле меня.
- Уморят, враги! Всю завязь исклевали, пока мы завтракали. Чуть
зазеваешься - и беда. Во какая жизнь у бабки, Максимыч!
Я снова благодарю ее и собираюсь откланяться под предлогом того, что
меня ожидает председатель.
- Да побудь еще, Максимыч. Побудь. Когда больше наведаешься? -
удерживает меня Касатка. - И куда вы торопитесь? На мой огород полюбуйся,
потом ступай.
Идем в огород. Он у нее ухожен, празднично зелен.
Солнце уже греет вовсю, роса спала. Чисто желтеют подсолнухи, пунцово
горят, качая распустившимися махрами, маки. Картошка занялась
сиренево-белым цветеньем, выкинула вверх, доверчиво распустила сережки.
Весело пробиваются, мигают сквозь лопушистые листья желтые всплески
огуречной завязи, У Чичикина кургана, на валу, которым заканчивается
огород, вишенник все так же густ и зелен, но я обращаю внимание на ряд
старых вишен, когда-то, еще в пору коллективизации, посаженных мужем
Касатки, Они почему-то оказались за межою, на усадьбе Егора Нестеренко.
- Дальше не пойдем, - останавливается Касатка. - Чужую картошку
потопчем, - И долго, напряженно смотрит на вишни.
Только сейчас я вполне замечаю, что пай ее уменьшился вдвое, ужался
шагреневой кожей. Добрую половину его, с деревьями, прирезали соседу,
потому что Касатка очутилась одна, на пенсии, и лишилась права на весь
огород, на прежние двадцать пять соток земли. Пожалуй, все правильно. Ей
впору и это прополоть.
Но жалкий вид являли собою отбежавшие к Егору вишни. Они заблудились
среди вплотную подступившей к ним картошки и, просеивая сквозь редкие
листья свет, вроде бы опасались бросать на нее излишне прохладную тень,
чтобы ненароком не заглушить жирной, до пояса вымахавшей ботвы. Растерянно
жались одна к другой, совсем не ведая, куда им получше приткнуться и что с
ними будет дальше. Верхушки у них усохли либо едва были покрыты листьями,
но снизу побеленные известью стволы немного скрадывали впечатление
наступившей старости, осветляли ряд, а угольно-черные и довольно
выносливые ветки, рясно облепленные забуревшей завязью, говорили о цепкой
борьбе за жизнь.
- Вишь, Максимыч, как тетку жмут к Чичикину кургану, - легонько толкнув
меня локтем, усмехается Касатка. - Спровадить меня задумали. - Черты ее