"Иван Григорьевич Подсвиров. Касатка " - читать интересную книгу автора

выслеживает, с какой стороны подкрасться. Ветка шелохнется, треснет
вверху, а я уж думаю: это рысь залезла на макушку вербы, притаилась и тоже
дожидается своего часа. Перед утром, в кромешной тьме, гукал филин, и я
лежал с открытыми глазами, прислушивался, когда он угомонится, проклятый,
и чувствовал, что и другие не смыкают глаз, тоже знобит их, только никто
не хочет признаться в страхе, все молчат и ворочаются в сене, томясь
бессонницей.
Зато утром мы разлеглись, распластались на солнышке как убитые. На
третий день мы приступили к резке прутьев, стали вить из них на больших
раскидистых вербах гнезда, подобно сорочиным. Все-таки ночевать в них,
высоко над землею, не так страшно, хотя, пожалуй, холоднее.
За этими приготовлениями к поднебесной жизни и застала нас Касатка.
Переваливаясь с боку на бок, она медленно двигалась по лесной дороге,
держа на плече коромысло с огромными пуками наломанной калины. Из
поддетого в поясе запана выглядывала довольно внушительная краюха
кукурузного чурека. Увидев ее, мы было кинулись врассыпную, но скоро
сообразили, что это ни к чему, все равно тайна наша разгадана.
- Ух ты! Чижолая. На всю зиму наломала тетка калинки. Пироги с нею буду
печь. Объеденье! - ни к кому не обращаясь, произнесла она вслух, осторожно
приняла с плеча коромысло и опустила калину в траву. - Хочь передохну,
душа колотится.
За нею водилась странность - иногда беседовать наедине с собою, и
поэтому, выглядывая из-за веток, мы было уже засомневались, видела Касатка
нас или нет, но тут она выпрямилась, обвела кусты и деревья насмешливым
взором синих немигающих глаз, подняла их кверху и всплеснула руками:
- Батюшки мои, да тут у вас прямо рай. С божьими птичками спелись.
Сорочат не вывели?
Вслед за этим она обобрала с подола своей заплатанной полотняной юбки
прилепившиеся коричневые семена череды, села на прошлогоднюю муравьиную
кочку и с выражением блаженства и покоя на лице протянула ноги, обутые в
калоши. Безобманным мальчишеским чутьем мы угадали ее
добродушно-снисходительное расположение к нам, выступили на поляну и стали
перед нею в несколько виноватых позах. Она развязала узел запана - и что
за чудо: сколько было в нем еды, от одного вида которой у нас потекли
слюнки во рту! Малосольные, с пупырышками, огурцы, завернутые в лист
лопуха пирожки с капустою, вареники в глиняной махотке! И вареная
картошка, обжаренная с постным маслом, и даже мелко истолченная соль в
бумажке... При этом изобилии невероятных лакомств, как по волшебству
явившихся перед нами, я, помнится, до тошноты, до озноба испытал приступ
настоящего голода, голова у меня закружилась, тело проняло дрожью, и я
едва удержался на ногах, едва устоял, пока она расстелила на траве снятый
запан, разложила на нем еду и разломила на равные куски хлеб.
- Сидайте, хлопчики, ешьте!
Мы накинулись на вареники и вмиг опорожнили махотку. Более ухватистые
ребята оттеснили нерасторопного Матюшу, затолкали локтями, она заметила
это, потянула его за рукав и усадила рядом с собою, сама выбрала ему
пирожок и потрепала мягкие, как пух одуванчика, волосы:
- Матюша, тебя не обижают тут? Ты им не поддавайся. Ты же у нас вон
какой герой, в мать. Она двух мужиков борола... Бледненький. Не
простудился? Тут у вас сквозняки кругом, от ручья небось жучит по утрам.