"Иван Григорьевич Подсвиров. Касатка " - читать интересную книгу автора

Касатке, то она напрасно жаловалась на нашу братию:
мы как-то относились к ней снисходительно, во всяком случае - не
разбойничали в ее огороде, а порою даже оберегали его, если представлялась
возможность наведаться в сад какого-нибудь прижимистого дядьки.
Все-таки "прижучить" нас было бы нелишним, хотя бы после той стрельбы.
Но и она сошла с рук. Внимательнее, с большим уважением стали мы
приглядываться к Матюше. Как он спокойно и рассудительно полыхнул в воздух
из самопала перед самым носом цыгана! Не то кому-то из нас пришлось бы
туго. После мы узнали, что не один я лежал рядом с Матюшей, а еще
несколько ребят. Сначала мы решили, что он выстрелил с перепугу, но Матюша
внес ясность:
- Я второй раз перезарядил. Нужно было их остановить.
Перезарядить самопал в такой суматохе, когда мы все оцепенели от страха
и не знали, что делать дальше, - это, конечно, удалось бы не каждому. Вот
так Матюша!
Наступила осень. Мы пасли телят на сжатом пшеничном поле, неподалеку от
кручи. Половину его вспахали, и так как изо дня в день сеяло, дымилось
въедливым мелким дождем, скорее похожим на промозглый туман, в черных
разбухших бороздах холодно рябило налившейся мутной водой, наводя на душу
смертельную скуку.
Целый день мы носили со скирды солому, жгли ее возле дороги и пекли
картошку. Дым сочился вяло, лез по-над землей рыхлыми клубками, пока
брошенный пук обсыхал. Когда же солома жарко занималась светлым огнем,
который вмиг обволакивал и съедал ее всю, дым на время пропадал. Кожура у
картошки подгорала, трескалась и становилась хрупкой, прижаристой, она
легко отделялась от обжигающей, вкусно хрустящей на зубах мякоти.
Так мы грелись у костра и лакомились печеной картошкой до темноты.
Телята наши разбрелись по стерне, мы наладились заворачивать и гнать их
домой, как вдруг далеко-далеко над Учкуркой засиял, забился в сырой тьме,
на время исчез и опять проклюнулся крохотный огонек. Мы догадались: ехала
машина от "греков" и, наверное, везла брусья либо доски-шелевки с
лесозавода.
Не сговариваясь, мы кинулись к шоссе, залегли на откосах кюветов,
нагребли по куче камней и притаились, остро переживая неизбежность
очередного приключения.
Один Матюша жался в стороне, отойдя от дороги, и ни в какую не хотел
ложиться в грязный кювет. Он заранее приготовился удирать первым к
Постовой круче, откуда можно было кубарем скатиться вниз и спрятаться в
дерезе.
- А если эта машина наша, колхозная? - дрогнувшим тенорком высказал
догадку Матюша.
- Не канючь! - оборвали его ребята постарше, наши "цари" и заводилы,
которых мы, пузатая мелюзга, откровенно побаивались. - Это чужая полуторка.
Матюша пятился назад и незаметно оказался почти у самой кромки пахоты,
едва не слился с ее пугающей чернотой. Его неуверенность навела и на меня
оторопь.
По росту и годам я был самым маленьким среди зачинщиков этой истории, и
мне тоже надлежало быть осторожным. Я отодвинул от себя камни и крадучись
отполз подальше от кювета. Между тем большие ребята лежали невозмутимо,
курили и спокойно переговаривались между собой.