"Иван Григорьевич Подсвиров. Касатка " - читать интересную книгу автора

У многих ребят не вернулись домой отцы или пришли с фронта калеками.
Какие же игры, кроме этих, могли удовлетворить пылавшее в нашей груди
недетское чувство мести?!
Мы играли самозабвенно, всерьез. "Русские", позвякивая отцовскими
медалями на груди, выкраденными из сундуков, шли напролом на стойко
державшихся "фрицев", нервы у всех обострялись, воображению рисовался
настоящий бой - и вдруг открывалась пальба из самопалов, пахло порохом, в
ход шли палки, комья сухой глины, камни... Сейчас я удивляюсь не этой
свирепости, а больше всего тому, как это мы тогда, по наивной хмельной
забывчивости, в пылу отваги никого не убили и даже никому не посекли лицо
дробью. Правда, один раз кто-то проломил голову Егору Нестеренко,
нынешнему соседу Касатки; игра в тот вечер прекратилась, Егора отвезли на
мажаре в амбулаторию, там его перевязали и отпустили домой.
Этот урок ничему нас не научил, мы продолжали играть. Однажды весною
возле Чичикина кургана остановились табором цыгане. Мы бегали глядеть, как
они раздувают горн и вытягивают нагретое добела железо, с какою
проворностью заливают оловом прохудившиеся чугунки и алюминиевые тарелки.
Больше всех нам нравился средних лет, необыкновенно красивой наружности
хромой цыган. Белые как сахар зубы, смоляная, плотная борода и такой же
вьющийся, спутанный на лбу чуб поразили нас. Он был добр и весел,
постоянно что-то напевал вслух, шутил, никогда не отгонял нас от своего
рваного шатра и даже позволял раздувать мехи у горна, а самым ловким и
смышленым давал тронуть маленьким молотком-подголоском наковальню. С его
женою, истинной черноглазой красавицей, наряженной лучше других женщин
табора, близко сошлась Касатка. Почти каждый вечер она приносила ей то
картошки, то хлеба, подолгу сидела в шатре, училась паять кастрюли, иногда
бралась ковать, помогая ее мужу, искусному кузнецу. Ловко у них выходило
вдвоем, когда цыган, разгорячившись, дико блестя глазами, в которых плясал
огонь, тяжелым молотом бил по мягкому, озарявшемуся искрами железу, смело
выправлял и придавал ему нужную форму, а Касатка, подбадриваемая его
вскриками, смеялась и наддавала жару молотком-подголоском, пускала
трепетную дробь. В такие минуты все цыгане сбегались к шатру и любовались
веселой работой.
Но скоро они уехали от нас с проклятиями, и причиною тому были мы, наши
игры. Теплой ночью, при светлой луне, мы так разохотились, настроили себя
на бойцовский лад схватками на круче, что кто-то из нас, не выдержав,
крикнул:
- Ребя, заряжай самопалы! Аида бить цыган!
- Смерть фашистам! Смерть! - завопили все разом и ринулись через поле к
Чичикину кургану, по пути набивая в самодельные стволы порох и мелкое
свинцовое крошево, заменявшее дробь. Хотя от макушки кургана ложилась на
шатры тень, табор виднелся ясно, и мы, подходя к нему по всем правилам
военного искусства скрытным рассыпным строем, видели, что костры едва
тлеют: слабые дымки мешаются с волнообразным, зыбким сиянием луны. Тихо.
Ни голоса, ни звона наковален.
Фашистские егери спят, не чуют приближения наших осторожных шагов. Мы
сегодня расквитаемся с ними за все.
Внезапно мы выскакиваем из-за кургана, прячемся в молодом вишняке - и
воздух сотрясается от грохота самопалов. Спросонья егери бегают по табору
в нижнем белье, не понимая, что происходит, откуда и почему стреляют,