"Иван Григорьевич Подсвиров. Касатка " - читать интересную книгу автора

С Босовым мы учились в одном классе, сидели за одною партой. Он слыл у
нас тихоней, углубленным в себя, в какие-то свои потайные мысли, все думал
о чемто постороннем, водя пальцем по крышке парты, вздыхал и тоскливо
глядел в потолок. Бывало, на уроках его внезапно вызывали и просили
ответить на вопрос, он вставал, беспомощно озирался и выходил к доске,
долговязый, тощий, с длинными руками и тонким бледным лицом. Мялся и
решительно не знал, какой вопрос ему задан. "Опять ты витаешь в облаках,
строишь воздушные замки", - говорили ему и отсылали на место. Он садился,
смущенный, неловкий и совершенно подавленный. Иногда, рассердившись,
учителя предрекали ему незавидное будущее: "Крутить тебе, Босов, хвосты
быкам". Потупившись, он молчал и как бы соглашался с окончательным
приговором, а мы дружно смеялись.
Может быть, отрешенная мечтательность, замкнутость были следствием его
сиротства; он рано потерял мать, рос без ласки, под присмотром Дарьи
Кузьминичны, женщины крутой и властной. Одевался он хуже всех, во что
попало, сам себе штопал брюки и пришивал пуговицы разных фасонов.
Мать его, Босиха, известная в хуторе "додельница", охотница петь и
плясать, скончалась в горячую пору: как раз на выгревах дозревала сильно
уродившая колхозная пшеница. Босиха навела зубья у серпа, купила запасной
в сельмаге - готовилась жать без промашек, да приключилась беда: ночью со
двора увело корову Зорьку. Коекак обувшись, накинула она на плечи фуфайку
и, не глядя на тьму, на знобкий, мокрый туман, метнулась на клеверное
поле, облетела его вдоль и поперек, сбежала с кручи и стала шнырять по
колючей дерезе, по разлившимся, смутно блестевшим перекатам.
В то время как она оскальзывалась на каменьях, падала в студеную воду и
поминутно окликала Зорьку, муж ее Василь, контуженный на войне сержант, не
отважился съехать вниз по раскисшей глине, хромал по круче, потрясал над
собою костылем и глухо, будто предчувствуя что-то, звал жену воротиться
домой. До света Зорька не отыскалась. Но следы ее, обнаруженные на грязной
земле, с база вели на Касаут. Между тем утро выдалось пасмурное,
серенькое, каких мало затевается в пору поспевающих хлебов; туман, как на
грех, не расходился, плотными слоями перетекал над лесом, стлался по воде,
обволакивал едва видимое солнце белой набухшей ватой. Горная вода жгла
икры и колени, брызги леденили грудь. Чем дальше от хутора вверх по реке,
тем русло ее уже, течение бойчее - того и гляди, собьет с ног и, точно
корягу, затянет под обрыв, в яму, в гудящий омут. Островками зачернела
ольха, кусты дерезы пошли гуще, свечки взметнулись выше человеческого
роста, шершавыми метелками стебали по лицу. Напрямую не продраться.
Кидалась Босиха с одного берега на другой, осевшим голосом окликала
Зорьку. Ни звука в ответ. Шум перекатов стоял в ушах, туман застилал глаза.
Только с грехом пополам миновала Учкурку-отвесные бурые кручи с
пущенной поверху дорогой, - припустился, навис, зашелестел по листьям
нудный дождик, туман потянулся с гор, залег в ущелье, непроглядно заволок
лес. Шла она теперь наугад. И чудилось ей: гдето близко мычит Зорька,
кличет ее на помощь. Но странно: сколько она ни шла, до нитки промокшая,
исхлестанная жесткими метелками, мычание не приближалось и не отдалялось -
стояло, как во сне, на том же расстоянии.
Туман поредел, пробилось солнце, и она увидела перед собою запань с
лесопильным заводом, греческое сельцо, растянувшееся в расселине высоких