"Иван Григорьевич Подсвиров. Касатка " - читать интересную книгу автора

гор, обросших у подножий чернолесьем, на вершинах - золотистыми, в хлопьях
тумана, соснами, доступными лишь человеческому взору. Босиха подивилась,
как далеко забрела, "до самых греков", куда она не однажды ездила с бабами
на колхозных подводах за досками. Неподалеку от села, на лугу, уныло мокло
пестрое стадо, и она ободрилась, подумав, что Зорька могла прибиться к
нему.
Однако Зорьки и тут не было, пастух не встречал поблизости чужой
коровы. Он предложил ей отдохнуть и обсушиться у костерка, тлевшего под
навесом старой кошары, но Босиха, убитая своими мыслями, отказалась и
повернула другим путем к Учкурке.
Стало понемногу прймеркать, ее снова понесло йа кручу - и вдруг
обрушился ливень, накинутый ветром издалека, с грозных седых вершин,
которые в ясные дни первозданно сияют вечными ледниками. Пока она
соображала, куда спрятаться, а потом летела во весь дух к черневшему над
обрывом балагану, ее искупало водой с ног до головы, иссекло хлестким,
обжигающим градом.
Уже в балагане, выкрутив досуха белье и кофточку, она почувствовала
сквозь дрожь неприятное покалывание в груди, но мысль о пропавшей корове
была сильнее, заставила ее подняться и снова пуститься на поиски. Так
мыкалась она во тьме возле хутора, пока внутреннее чутье не подсказало ей
вернуться домой и поглядеть, нет ли там Зорьки, не пришла ли она чудом
сама на баз.
И как же, говорят, Босиха изумилась, в какой пришла неописуемый
восторг, когда, открыв калитку, она увидела во дворе свою корову, спокойно
перебиравшую нажатую мужем траву! Оказывается, всю ночь и весь день Зорька
паслась возле маслобойни, в саду дьячка, а вечером явилась сама с полным
выменем. Босиха подоила ее, налила детям и мужу по кружке молока и,
чувствуя недомогание, будто тлел у нее в груди какой-то занудливый уголек,
влезла на печь и пригрелась под дерюгой.
Утром с печи она не встала. Ее пекло жаром, она стонала, впадала в
забытье, бредила и, протягивая над собою руки, все звала Зорьку, а когда
приходила в себя, то спрашивала, не пропала ли опять, выгнали ее в стадо
или нет... Василь перепугался, выпросил у бригадира лошадей, чтобы отвезти
ее в районную больницу, но Босиха строго-настрого запретила ему и думать о
ней, заявив, что она никогда по больницам не лежала, еще девчонкой
вылечилась от тифа дома, а простуду одолеть ей просто, выгонит ее
разведенным медом и чаем с малиной. Говорят, Матюша ночами не смыкал глаз
и все сидел в углу, в ногах у матери, болезненно вздрагивая при малейшем
звуке ее голоса. Как-то ей стало легче, она оглядела сына отрезвевшими,
чистыми глазами, погладила рукою по головке и слабо улыбнулась, прижалась
обветренными губами к его лбу. Впоследствии многие женщины почему-то
вспоминали ее разговор с сыном:
- Куда ты, Матюша, положил новый серп?
- На боровок, к вашему.
- Молодец. Ты его береги, не теряй. Вот выболею, поднимусь, будем с
тобой на пару жать пшеничку.
Жать ей больше не довелось. Последние дни доживала Босиха. Василь отвез
ее в больницу с тяжелым воспалением легких.
Перед смертью, странно успокоившаяся, бледная как полотно, она велела
позвать к себе мужа. Сильно хромая, он вошел в палату, уронил ореховый