"Роман Подольный. Дальнейшему хранению не подлежит" - читать интересную книгу автора

Потом сидел, очарованный его звучанием, - для слуха заговор оказался
много лучше еще. чем для глаза. И чувствовал, как все сильнее бьется
сердце, как хочется выйти из-под лучей электрического света наружу, в
темный город с его свежим ночным воздухом. Но двери были заперты. А на
окне решетка. Я подошел к ней, зажал в кулаке прут, потянул на себя,
совсем легко потянул... Прут согнулся, точно он был сделан из пластилина,
нижний его конец выпрыгнул из своего гнезда, верхний - из своего, и прут
оказался у меня в руке.
- Кто там балуется? - донесся со двора голос. Вахтер не спал.
- Начальник! А ну-ка отворяйте.
- Что же вы раньше не постучали? - прискорбничал старик. - Я бы открыл.
Я, не подумайте чего плохого, - ей-же-ей, глаз не сомкнул.
- Я из-за вас казенное имущество испортил, Федор Трофимович. Придется
вам заявление писать. По собственному желанию. Все-таки не для того вам
деньги платят, чтобы вы спали с шести вечера до восьми утра.
Замок почему-то не открывался, старик скрипел ключом, тихонько
чертыхался, а я обрушивал на его голову накопившееся раздражение.
- Все спят, в конце концов, и я бы ограничился выговором, но вы ведь
еще и шарлатаните, рабочее место в Лысую гору превратили, клиенты к вам
сюда под полночь приходят, говорили уже мне.
- Значит, не всю я ночь сплю, - сердито ответил вахтер, - раз под
полночь приходят. Увольнять меня можете, а шарлатаном обзывать - права
нет. Я вам покажу еще, какой я шарлатан!
Громко щелкнул замок. Дверь открылась. Мне уже было неловко перед
обиженным стариком, хотя дошедшие до меня слухи явно подтверждались.
- Ладно, утром разберемся, - смущенно буркнул я, сунул листки с
заговорами за пазуху и пошел на улицу. Я потерял всякое представление о
времени и потому не очень удивлялся хлопающим дверям и распахивающимся в
темноту окнам. Но очень быстро заметил, что для позднего вечера на улицах
становится многовато народу. Неужели я успел столько дел просмотреть за
какие-нибудь час-полтора, и еще совсем рано? Я взглянул на единственный
городской циферблат рядом с исполкомом. Часовая стрелка чуть-чуть не дошла
до трех, а минутная держалась на одиннадцати. Без пяти три? И Барашов в
это время многолюден? Да ведь и в Москве-то... Люди говорили между собой
громко и возбужденно, но не зло, они жались друг к другу и шутили над
внезапной тревогой, погнавшей их из дому. Одни говорили о том, что в такую
ночь грешно спать. Другие не вдавались в подробности, полною грудью дышали
тревожным воздухом этой ночи, ожидая чего-то, какого-то свершения...
Я остановился у фонаря возле гостиницы и вынул из кармана листки. При
этом тусклом свете я мог разобрать написанное поперек первого заговора
другим почерком почти стершимся карандашом (а не чернилами) слово
"тревож". Без мягкого знака на конце.
Вот тогда-то я пошел из города. Пошел куда-нибудь, где не будет ни
людей, ни домов, где можно будет спокойно обдумать, что произошло, да и
рассмотреть как следует, все ли я увидел на остальных бумажках убитого
сорок лет назад колдуна. Вот-вот уже должно было светать, да и карман мой
оттягивал новенький фонарик-динамка. Город так быстро обрывался - у реки -
по одну сторону от архива, что я подсознательно принял это за правило,
касающееся и других сторон. И вот ошибся. Солнце уже на три четверти
вылезло из-за горизонта, когда крайние деревья дубовой рощи отсекли меня