"Роман Подольный. Скрипка для Эйнштейна" - читать интересную книгу автора

Я понимала, что все это бессмысленно. Витя не хотел идти по прямому
пути - слушать, слушать и слушать музыку, пока не поймет ее. Или - не мог?
Что мне было делать? Я так хотела помочь ему...
Снова я увидела его через полгода в кафе "Молодежное". Мы с Петей (это
и был тот студент с химфака) пошли в кафе ради "Синего джаза". Джаз играл
неплохо, только вот танцевать было негде, столики стояли почти вплотную,
стулья упирались спинками Друг в друга.
- Сейчас руководитель оркестра поделится своими мыслями о музыке, -
объявил саксофонист, оборвав мелодию.
Руководителем оказался юноша, задавшийся целью быть похожим на
Паганини. Ему удалось обзавестись такой же шевелюрой. Взгляд его был не
менее жгуч, фигура почти столь же стройна. И только розовые мальчишеские
щеки упрямо торчали в стороны от острого носа двумя крепенькими яблочками.
Да руки вместо смычка и скрипки держали барабанные палочки.
Он сразу начал кричать на нас. Он обвинял собравшихся в том, что,
музыка нужна им для танцев, для песен и для маршей. Что мы сделали музыку
развлечением и бытом, тогда как она - средство возвышения человека.
Стиснув побелевшими кистями рук свои неразлучные палочки, джазист гремел
обличениями:
- Я слышал, как тут выражали недовольство. Танцевать, мол, негде. А
Аристотель - может быть, вы знаете это имя - говорил; "Ни один свободный
человек не будет танцевать или петь, если он, конечно, не пьян". Музыка в
его время была ключом к сути вещей (я вздрогнула, узнавая слова, слышанные
от Вити). Музыкой лечили безумие и музыкой ввергали в него. Планеты
звучали с неба, и физика, как наука, началась с создания теории музыки. В
Спарте учили музыке вместо грамоты. Пифагор связал разные звуки между
собой. Но его последователи обобрали музыку. Вы нищие, потому что у вас
украли шесть седьмых музыки. У вас двенадцать музыкальных звуков в октаве,
а должно быть восемьдесят пять. У вас...
- А у вас? - рассерженно крикнул какой-то посетитель.
- Вот что у нас! - и оратор почти упал на свой стул, резким движением
ног развернул его, палочки обрушились на барабан, оркестр грянул вслед их
удару...
Я ничего подобного не слышала. Описать это невозможно. Можно было
только понять, что не зря в Древней Греции умели музыкой сводить с ума.
Под эту музыку нельзя было ни танцевать, ни петь, временами она резала
слух, временами казалась некрасивой, порой превращалась в какофонию. Я
узнала основную мелодию Шопеновского полонеза. Но это был не только
полонез. В кафе повеяло чем-то древним и страшным. Казалось, тени прошлого
сейчас затанцуют в узеньких проходах между пластмассовыми столиками. А
когда я скользнула взглядом по своему соседу, мне показалось, что пиджак
на нем сидит необычно лихо, а опущенная к бедру рука сжимает рукоять
сабли. Посмотрела на оркестр. Набор инструментов был обычен, но на столике
за спиной саксофониста стояли два включенных магнитофона. Я что-то поняла,
едва увидела их, но не было сил вырваться из-под власти музыки.
Только когда она смолкла, я смогла быстро обвести глазами зал. Конечно,
Витя был здесь. Он сидел у буфета, в стороне, но я видела, как он
встретился глазами с недавно ораторствовавшим джазистом. И барабанщик
снова вскочил на ноги.
Теперь он уже не обвинял, а прощал, не обличал, а благословлял. Мы были