"Николай Михайлович Почивалин. Цветут липы (рассказ)" - читать интересную книгу автора

выхожу и в первую минуту не понимаю, отчего здесь как-то светлее, белее,
что ли, и почему так ненасытно, взахлеб начинают вдруг вкачивать твои
легкие эту густо наплывающую откуда-то прохладу. Да это же липы цветут!
Они стоят вокруг поляны, как невесты, их кипенио-кремовые облака как бы
парят в изначальной, не загустевшей еще вечерней синеве; их сладковатое,
чистое, как холодок, дыхание ощущается даже губами.
- Эх, сколько! - косноязычно от восторга говорю я, вместо того чтобы
сказать о том, как они неожиданны и прекрасны в своем наряде и ликующем
целомудрии, эти липы.
- Ну то-то! - верно истолковав мое восклицание, похозяйски,
удовлетворенно хмыкает Алексей. - Второй год, как тут поставили.
Не из двери, а из-за угла появляется высокий и худой старик в розовой,
с большими вырезами майке, молча кивает председателю. Я здороваюсь;
задержав на мне ясные, странно внимательные глаза, старик все так же молча
наклоняет непокрытую белую голову.
- Глухонемой он у нас, - почему-то излишне громко объясняет Алексей. -
И ведь все чует. Только подъедешь - он уже тут. По земле, что ли, узнает?
Семьдесят с гаком, а ты гляди, какой кряж! Лет пять, как второй раз
женился. Против него-то - молоденькая и не сбегает.
Может, подойдет еще - сам увидишь. Немтырь зовут его у нас.
Ясные, сосредоточенно-внимательные глаза старика поочередно перебегают
с моего лица на лицо Алексея; мне кажется, что он отлично все понимает, и
становится неловко. А кряж-то действительно кряж: поросшая седыми
колечками грудь его не дрябла, а костиста и крепка, длинные, коричневые от
загара руки свиты из прочнейших жил.
Старый уходит в сторожку, выносит деревянные ложки, миски и снова
приглашающе наклоняет седую голову.
- Понятно, - переводит Алексей, - идем!
Костер за сторожкой уже прогорел, от него понизу тянется только сизая
струйка да под закопченным чугунком помаргивают синими огоньками,
дотлевая, угли. На траве расстелен брезентовый плащ, тускло поблескивает
внизу, за деревьями, река, в высоком небе обозначаются первые звездочки.
Хорошо!.. Я знаю, что почти у любого председателя колхоза есть такое
излюбленное и укромное местечко, куда в былые годы, одурев от напряжения и
скрываясь от уполномоченных, он вырывался украдкой,- а теперь наведывается
открыто и спокойно, приглашая друзей, а то, по деловым соображениям, и
начальство, которое, как известно, тоже люди.
- Так, что ли? - спрашиваю Алексея.
- Верно, - охотно подтверждает он, покряхтывая и поудобней располагаясь
на плаще. - Наверху в Георгиевском зале приемы устраивают, а я тут. И
старушка еще надвое сказала, где лучше-то!
Уха, да еще после вместительной стопки "столичной", великолепна; на
первых порах, с голодухи, ее горячий пряный дух перебивает нежный и
бесплотный запах цветущих лип, - слаб человек! Явно по нутру стопка и
Немтырю: он выпивает ее медленно, чуть даже торжественно - как едят и пьют
на Руси старики работники.
Неизвестно откуда взявшийся дождик загоняет нас под навес; сидим на
дощатом топчане, поверх которого брошен овчинный тулуп, негромко
разговариваем. В сторожке, при тусклом свете керосиновой лампы, Немтырь
гремит посудой, потом - рукомойником и затихает.